Переменная звезда

– Это так любезно с твоей стороны.

– Не забудь об этом, когда я на коленях буду выпрашивать у тебя ссуду, – хмыкнул Герб. – До встречи, джентльмены.

Он прикоснулся пальцами к клавиатуре компьютера Пола, закрыл глаза и отвернулся. Его лицо всего за несколько секунд сменило целый ряд самых разных выражений, и наконец эта последовательность завершилась ехидной ухмылкой. Его пальцы забегали по клавиатуре настолько быстро, что казалось, будто клавиатура его даже как бы стопорит.

Около половины минуты мы с Полом зачарованно наблюдали за ним.

– Господи, посмотри на его лицо, – прошептал Пол. – Трансцендентальность. Это сверхъестественно. Я бы все отдал за его дар.

А вот это была последняя фраза, произнесенная Полом. Клянусь.

Я собирался сказать ему, что шептать необязательно, что он может сейчас петь во всю глотку, а я могу аккомпанировать ему на тенор-саксе. Но тут мы оба заметили, как изменилось выражение лица Герба. Вся трансцендентальность начала его покидать.

Сначала он нахмурился. Потом перестал набирать текст, замер. Потом начал делать вдох. При этом у него медленно, но верно отвисала челюсть. Его брови мало-помалу поднимались все выше и выше. Удивление. Изумление. Из-за того, что брови вздернулись, Герб был вынужден открыть глаза, и глаза у него очень скоро стали преогромными. Тревога. Недоверие. Страх. Паника. Ужас. Неверие. Оцепенение.

Все это произошло секунд за десять. Может быть, прошло даже меньше времени. Но я никогда не забуду даже тысячной доли каждой из этих секунд.

Мы с Полом поняли: случилось нечто ужасное. Герб побледнел, у него на лбу набухли вены, будто макаронины, мышцы шеи напряглись и окаменели. Я мог думать только об одном – что у него начинается инсульт. Он наконец сумел сделать вдох широко открытым ртом. Я боялся, что он не сумеет сделать выдох.

А потом я испугался, когда он выдохнул. Наверное, это был самый ужасный звук, какой когда-либо исходил из глотки человека. А у Герба были очень большие легкие.

Сам дьявол, наверное, пожалел бы человека, который так страшно кричит.

Может быть, и пожалел: через одну-две секунды взорвались все микрофоны в каюте, а из-за этого нарушился также прием видео. Вы видели и слышали материалы обо всем, что случилось на корабле, и вы знаете, как мучительна, как душераздирающа эта пара мгновений. Прошло еще секунд пятнадцать. Я все слышал "живьем", в относительно небольшом помещении, но не оглох, хотя мне очень хотелось оглохнуть.

Сначала это был крик боли, быстро сменившийся безумной агонией, и так продолжалось, казалось, миллион лет, потом на смену агонии пришло отчаяние, а на последних секундах к отчаянию примешались невероятная тоска, невыносимая печаль.

Я понятия не имел о том, что стряслось. Но почему-то понял, что самое страшное.

Так и было.

Не только мы слышали такой крик. Такой крик, слышали даже те, кого не было на борту "Шеффилда".

К тому моменту, когда я сообразил, что тащить Герба мне бы мог помочь Пол, я уже был довольно далеко от него.

– Позвоните доктору Эми, – выпалил я и потащил Герба дальше.

От "Жнепстое" до лифта – почти целиком радиус корабля. Черные точки перед глазами. Вверх на пять палуб с бешеной скоростью. Кровь стучит в висках. От лифта – в лазарет, это около половины радиуса, но маршрут сложнее. Дурацкая планировка. Теперь перед глазами – красные пятна. Я заблудился, пришлось вернуться обратно. Взял на заметку: пользуйся моментами, когда можно отдышаться. Заметил впереди большие красные буквы "НП" и красный крест как раз в то самое мгновение, когда начало темнеть перед глазами. Идти, идти, ничего страшного – умная дверь сама пропустит.

Наверное, она меня и пропустила, но что-то жесткое сразу за ней – нет. Наверное, я ударился затылком, да так сильно, что отлетел. Это было очень неудачно, потому что я сразу же стукнулся лицом о затылок Герба. Говорят, в этот миг череп у меня треснул громче, чем в первый раз.

Хочу все разъяснить: проблема заключалась не в нехватке автомедиков – их на борту "Шеффилда" было не меньше двух сотен, и кто-то подсчитал, что этого должно хватить пяти сотням человек до тех пор, пока они не соберут новую аппаратуру. Дело тут даже не в нехватке автомедиков, которые были включены и готовы к применению. Четыре пациента одновременно – это не являлось даже маленькой нагрузкой для всех ресурсов, имевшихся в распоряжении доктора Эми. И в то время, как многие другие части инфраструктуры "Шеффилда" оставляли желать лучшего, она чертовски хорошо позаботилась о том, чтобы медицина не стала одной из этих частей. Наши автомедики годились для приближенных Пророка.

Никто не был ни в чем виноват. Просто возникла суматоха, вот и все. Видимо, в палате "Скорой помощи" все были настолько же переполнены адреналином, как и я, если не больше. Только один из этих людей знал меня достаточно хорошо, чтобы хотя бы предположить, какое расстояние мне пришлось пробежать на полной скорости, таща человека, который весил больше меня килограммов на тридцать пять. И эта женщина не только была самым занятым человеком в палате – она уже знала (в то время как больше не знал почти никто) о том, что случилось, что стало причиной всего этого. Удивительно, как вообще она смогла работать, а ведь она более чем компетентно оказывала помочь всем троим пациентам в тяжелом состоянии.

Просто какое-то время никто не замечал, что я умер, вот и все.

Но, видимо, кто-то все-таки заметил, в каком я состоянии, когда я еще не окончательно вырубился. А уж автомедики у нас были самые лучшие. Особая опасность мне не грозила. Но Герб и его коллеги уже были отсоединены от аппаратуры к тому моменту, когда мой автомедик решил заняться мною всерьез.

Я очнулся, когда крышка капсулы открылась, разжал веки и увидел Соломона Шорта. Он сидел в нескольких метрах от капсулы и смотрел на меня. Лицо у него было задумчивое, взгляд отстраненный. Заметив, что я пришел в себя, он прищурился, встал и подошел к капсуле. Вид у него был настолько серьезный, что мне сразу захотелось подшутить над ним, но вдруг я заметил, что у него дрожит нижняя губа.

Он наклонился ко мне, заглянул в глаза и без тени юмора проговорил:

– Если ты еще раз умрешь, я на тебя очень сильно рассержусь. Ты меня понял?

– А как Герб? А что… я умер?

Сол выпрямился и кивнул.

– Да. Немножко умер.

– Ничего себе. А как…

– Физически – нормально.

На панели внутри капсулы автомедика включился маленький жидкокристаллический дисплей.

– А в другом плане?

– Лучше доктора Льюис в этом смысле никого нет. Пока я размышлял над тем, что может означать это утверждение и чего оно может не означать, желтый свет дисплея стал янтарным. Я знал, что это нехорошо, и приступил к выполнению четырехэтапного цикла циркулярного дыхания. При первом выдохе цвет дисплея снова стал желтым.

– Ли умерла, да? Его сестра-двойняшка? В то время, когда они были на связи?

Дисплей погас.

– Все умерли, – сказал Сол. – Почти.

Он отвернулся и стал медленно ходить по палате.

Я решил, что он выражается образно: все, кто находился на борту корабля, разделили боль Герба. Но голос Сола прозвучал так же странно, как сказанные им слова.

– Господи, как же это ужасно для него! – Я невольно представил себе, каково это могло быть для Герба – разделить смерть сестры, и дисплей снова загорелся и стал желтым. Я сосредочился на дыхании, постарался прогнать этот образ, но дисплей не погас. – От чего она умерла?

Сол на миг растерялся. Он стоял ко мне спиной.

– Давай поговорим об этом позже.

– Все так плохо?

– Хуже.

Он снова принялся ходить из стороны в сторону. До меня начало доходить, что Соломон Шорт произнес семь фраз подряд, ни разу не пошутив.

– Сол, что случилось? У Герба отказал головной мозг? Кто-то еще на корабле умер?

– Никто на этом корабле не умер, ни физически, ни умственно, – ответил Сол.

– Хорошо, но в чем же тогда дело? Почему ты ведешь себя так странно?