Страница 35 из 81
А на самом деле размеры военного бедствия тогда были просто неописуемые. Скорость продвижения немцев была ошеломляющей. За узкими стрелами своих танковых прорывов, за своими спинами они нахально оставляли разметенные в разные стороны наши войска. Всего через неделю после начала войны была захвачена столица Белоруссии Минск, далеко отстоявшая от нашей западной границы. Вместо того чтобы сообщить об этом событии, Совинформбюро заявило: «Наступление танковых частей передового эшелона противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать тогда, что «остановлено» означает захват Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках будет называться уже продвижение противника на восток от Минска! Кто-то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток.
3 июля 1941 года Сталин в своем первом после начала войны выступлении по радио остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений и потерь заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Вообще, если сложить потери немцев, подсчитанные в кабинетах Совинформбюро за всю войну, то, пожалуй, и населения всей Германии не хватит, чтобы их покрыть. В своем докладе 6 ноября 1941 года наш великий вождь заявил, что немцы потеряли к тому времени на нашем фронте более четырех с половиной миллионов человек, то есть почти всех, кто вторгся на нашу землю!
Но вернемся на наш шестой строительный участок на берегу Днепра. Над нами постоянно летали немецкие самолеты, днем летали высоко, так как мост был защищен зенитной артиллерией, ее немцы побаивались. Для нас стало привычным делом – наблюдать воздушные бои, они часто сводились к поединку двух самолетов, нашего и фашистского. Даже когда в небе сталкивались несколько машин, они все равно часто делились на пары и гонялись друг за другом. По ночам фашисты то и дело бомбили мост. Мы жили совсем близко от него, и под нами аж земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. А однажды утром мы обнаружили, что угол нашего сарая был ночью прошит крупнокалиберным пулеметом, но из нас никого, к счастью, не задело.
Под первые орудийные раскаты, громыхавшие еще далеко-далеко, мы проводили в Москву Юрия «маленького». Он тяжело заболел, температура была под сорок. Наверное, простудился, когда мы ночью работали по колено в грязи. А вскоре, как-то утром, когда мы собирались на работу, объявили общее построение. Один из наших начальников объявил нам: «Все работы прекращаются. Всем разбиться на группы по три-четыре человека и немедленно идти в восточном направлении по нашему шоссе, на Москву. Если невозможно будет двигаться по шоссе, идти параллельно ему, все время на восток. Выходить отсюда сразу после того, как получите сыр и хлеб на дорогу». Мы взяли по краюхе хлеба, куску сыра и двинулись...
Странно, не было никакого намека на панику. Во-первых, наверное, по молодости, когда ничего не страшно. Во-вторых, из-за полного отсутствия достоверной информации о положении на фронте, который уже подошел к нам. Мы спокойно, даже весело пошли по шоссе, но затем двинулись по обочинным дорожкам и тропинкам, поскольку шоссе было забито, да идти стороной, по зелени, в тени, было легче и приятней. Нас поразила первая же деревня на пути. Почти все жители оставили ее. Значит, опасность была уже так близка?! Очевидно, деревенские, люди местные, бывалые, знали о положении на фронте получше нас, в общем-то изолированных на нашей стройке и практически лишенных правдивой информации. Пожалуй, впервые мы немного растерялись. Большая деревня без людей! Среди бела дня... Отыскали все же один дом с людьми, пожилые муж и жена, настроены мрачно, уходить нет сил, а оставаться страшно. Женщина по-деревенски запричитала над нами, как над уже попавшими в большую беду.
Так мы и шли вдоль шоссе. Вдруг – затор. Говорят, впереди высадился немецкий десант и перерезал путь. Тут же налетели самолеты, начали бомбить и расстреливать шоссе из пулеметов. Мы подались в лес, отошли от дороги, присели в кустах, решили переждать бомбежку. Начали играть в карты, в подкидного дурака. Под грохот бомб. Это была не бравада и не показное дурачество. Перед кем было выпендриваться? Просто, как и до этого, в нашем сарае на берегу Днепра, нам было не страшно. Объяснить это могу только молодостью...
В самый разгар «подкидного» над нашими головами раздался пронзительный и оглушительный свист бомбы. Он быстро нарастал, как будто ввинчивался в наши макушки. Мгновения – и он вовсе оглушил нас. Но взрыва мы не услышали. Неожиданно стало тихо-тихо. Только треснули ветки и посыпались листья. В нескольких метрах от нас стояла торчком, воткнувшись в землю, бомба, ростом с человека. В густом кустарнике она выглядела, помнится, серо-зеленой. Мы быстро собрали карты и снова выбрались поближе к шоссе.
Переночевали в поле, в сене. С утра двинулись дальше. Бомбить и обстреливать с воздуха стали чаще. Мы снова отбегали в сторону от дороги, в лес или кустарник, отсиживались там и потом продолжали путь. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Обменивались, как теперь говорят, информацией. Узнавали о первых жертвах, убитых и раненых ребятах. Похоже было, что мы избежали главную опасность, не застряли в тылу наступавших острыми клиньями фашистских войск. Многие школьники из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и остались в тылу у немцев.
На шоссе мы не раз видели разбитые машины, раненых и мертвецов. Я боялся подходить близко к ним, потому что уже около первого раненого, рядом с которым я оказался, меня замутило. Молодой солдат был ранен в грудь. Он лежал на спине, гимнастерка потемнела от крови. К нему подбежал военный (очевидно, знающий человек) и одним махом распорол на нем гимнастерку и рубашку под ней, распахнул их на стороны, словно полы пальто. И тут я увидел вместо белой груди одно сплошное мясо, совсем как в магазине на прилавке, но только живое, чуть ли не дымящееся. Мне стало нехорошо...
На Смоленской дороге судьба вырвала меня из отрочества и бросила в жестокий мир войны и взрослых людей. И побрел я в иную жизнь по самой многострадальной дороге России. Кто только не осквернял ее тяжелой поступью захватчика! Татары, немцы, поляки, французы... Но одно дело читать об этом в книгах, другое – самому идти по ней, по прибитой кровью пыли, под надсадное дыхание отступающих и просто бегущих от смерти и плена.
Не помню почему, словно по наитию, у дорожного указателя «Гжатск» (ныне Гагарин) мы свернули в сторону и скоро добрались до железнодорожной станции. Была уже ночь. Мы забрались в пустой товарный состав, отправлявшийся в Москву, и на рассвете оказались в столице. На Белорусском вокзале к нашему составу устремились часовые, они проверили вагоны, извлекли нас и отвели в комендатуру. У нас на всех оказался один документ – ученический билет Юрия. Он не произвел впечатления на дежурного, и тот, спросив наши домашние телефоны, стал дозваниваться по ним нашим родителям. В тот ранний час наши домашние еще никуда не успели уйти. Переговорив с ними и записав наши телефоны и адреса, комендант отпустил нас.
Эту нашу эпопею я смог описать в журнале «Огонек» только с приходом гласности и после публикации получил много читательских откликов, в основном от уцелевших участников тех событий. Все авторы этих писем возмущались тем, что у нас никто нигде не вспоминал об их участии в строительстве оборонительных укреплений, а ведь они сооружались на огромном протяжении от самых южных границ европейской части страны до самых северных. Никто не сказал им ни слова благодарности за их благородный порыв и тяжкий труд. Как будто их и не было вообще. И все потому, что эта трагическая история не укладывалась в рамки официальной версии той войны. Эта версия создавалась еще при жизни Сталина. Но и после его смерти утвержденная им лично история Великой Отечественной войны не претерпела особых изменений, поэтому и не было места в ней для трагической эпопеи старшеклассников-землекопов. Вот несколько строк из большого письма, на целую школьную тетрадку, полученного мною после огоньковской публикации: