Страница 15 из 73
Хорошо!
Люблю море, паруса, схватку со стихией. Если бы при этом не надо было вступать в бой с людьми, я, наверное, был бы полностью доволен жизнью. А так…
8
Наташа. Ждать да догонять…
– Петр Ильич! Наконец-то! Где вы были?
В ответ Лудицкий посмотрел на Наташу с такой укоризной, словно это не он, а она пропала на весь день и не подавала о себе никакой вести.
Бывший депутат думы, известный партийный деятель, член всевозможных комиссий несколько похудел, осунулся и уже не имел прежнего импозантного вида. Этому немало способствовала и одежда. Вместо дорогого костюма – холщовые штаны и грязная блуза, на ногах – рваные туфли, разве что не подвязанные веревочками, на голове – обгрызенная соломенная шляпа с неровными полями.
Но и помимо внешности в Лудицком произошли ощутимые перемены. В нем больше не было прежней самоуверенности человека, которому позволено без малого все. Напротив. Взгляд бывшего депутата стал блуждать, как у нашкодившего кота, плечи опустились, в уголках губ пролегла горькая складка. Он словно постоянно ожидал окрика, причем окрика недоброго, грозящего всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями, и потому старался стать как можно невзрачнее и незаметнее. Только наедине с женщинами Петр Ильич порой напоминал прежнего властителя жизни, да и то лишь в той степени, в которой тень напоминает человека.
– Я был у наших женщин, – наконец ответил Лудицкий. – Это вас Кабанов устроил с максимальным комфортом, одних, а остальных поместил всех вместе.
– Об остальных женщинах должны беспокоиться остальные мужчины, – мягко произнесла Наташа. – Сережа и так делает все возможное. Но он же один.
Ей самой было несколько неловко от сознания своего особого положения. Но на этом особенно настаивал Кабанов, считающий, что его женщины должны быть устроены лучше всех.
Впрочем, понятие комфорта относительно. В своем времени Наташа и Юля жили намного хуже всех остальных уцелевших пассажирок, но даже у них в квартирах были все положенные удобства. Газ, свет, холодная и горячая вода, канализация… Здесь же их так называемое отдельное жилище представляло собой небольшой домик с погребом, колодцем и нужником во дворе. Одна большая общая комната и три поменьше, одну из которых занимала жена Ширяева с ребенком, кухня с примитивным очагом да чуланчик для прислуги – вот и все.
По сравнению с обычной городской квартирой начала двадцать первого века – пристанище бомжей. Если же вспомнить тюрьму на Ямайке или мало чем уступающий тюрьме кубрик на той, захваченной первой бригантине, то можно было считать это хоромами. Тем более что на всех остальных женщин, тех, которые еще не смогли найти новых спутников жизни, приходился один общий дом, несколько побольше этого, однако сколько в нем сейчас жило человек!
Понятно, что женщины завидовали бывшим стюардессам, кое-кто – черной завистью, да только что возразишь?
Мужья погибли, вокруг чужой мир, и последняя надежда – Кабанов, он же Командор. Другой на его месте бросил бы случайных попутчиц как ненужную обузу, а он продолжает возиться, старается обеспечить, насколько возможно, сносные условия существования.
Ругать Командора женщины не могли. Разве что втихомолку обсуждали его уровень нравственности и вкус. Но когда в женском коллективе обходилось без этого?
– Вы, кажется, Петр Ильич, тоже живете отдельно? Да еще в отличие от остальных мужчин не рискуете своей жизнью, добывая пропитание? – Вышедшая на звук голосов жена Ширяева совковыми комплексами вины не страдала.
– Я не какой-нибудь пират. Я честный человек! – Лудицкий хотел произнести это гордо, а вышло жалко и глупо.
– Значит, пользоваться добычей пиратов – это честно, а ходить за нею в море – нет? – едва не вспылила Вика.
Если что и несколько удержало женщину, так это жалкий взгляд депутата. Всё равно что беззащитную собачонку пнуть.
– Пока никто ничего не добыл, – как можно мягче произнес Петр Ильич. – Может, их самих добыли.
И тут же прикусил язык. Однако было уже поздно.
– Это тебя любая шавка добудет, слизняк убогий! – не сдерживаясь, выкрикнула Вика. – За чужими спинами спрятался, да еще охаять норовит! Вот подожди, вернутся наши, скажу, так мигом тебе копыта в задницу вобьют, а рога на стенку вместо украшения повесят! Нашелся тут, индюк недорезанный! Педераст вонючий!
Последнее явно не соответствовало действительности. В гомосексуальных связях Петр Ильич не был замечен ни разу. Имел жену, порою ходил в баню с девочками, благо удовлетворить и получить удовольствие – понятия разные. Но в данном контексте слово говорило не о сексуальной ориентации, а о социальной, доведись человеку попасть в обстановку, от которой по популярной пословице зарекаться не принято.
Да и в жене Ширяева говорила не уверенность в ушедших, а безумная надежда на их успех. Только удача сулила выживание, если же нет…
– Вика, успокойся, Вика! – попыталась успокоить разошедшуюся женщину Наташа.
– Как же, жди! Мало что он наших мужиков хает, так еще и от работы отлынивает! С утра печь растопить не можем. Этому тунеядцу даже дрова нарубить лень! За что тебя только Командор содержит? Лучше мы раба купим. Хоть толк будет!
Лудицкий вжал голову в плечи и понуро выслушал обрушившийся на него поток брани.
– Чего стоишь? А ну коли дрова! Живо! Сам останешься без обеда! – уже чисто по-деловому закончила Вика.
Ей было несколько легче. Как в силу склочной натуры, так и в силу былого, относительно высокого положения.
Ни Наташа, ни Юля повысить голос на Лудицкого не могли. Пусть жизнь все расставила по местам, но девушки подсознательно помнили, кто они и кто он.
Но и Лудицкому деваться было некуда. В высокие сферы его не пускали, за речи в нынешнем веке никому не платили, поэтому поневоле приходилось заниматься делами.
Петр Ильич подавленно проследовал к сваленным в кучу дровам. Рядом с ними валялся топор, собственноручно наточенный Кабановым перед самым отплытием.
Топор для Лудицкого был инструментом непонятным, как компьютер для дикаря. Прирожденный демократ взял орудие труда боязливо, пытаясь понять, как размахнуться им, не попав себе при этом по ноге? Задача казалась практически неразрешимой. Колоть дрова было страшно, словно бросаться с обрыва в воду. Конечно, большинство людей совершают прыжки благополучно, однако вдруг окажешься в числе тех неудачников, которые падают мимо, на скалы?
– Мама! Там два фрегата пришли! Из самой Франции! – донесся издалека голос Марата, и мальчуган стремительно выскочил откуда-то с другой стороны дома, с разгона врезаясь в Вику.
Чуть отстав от него, шла Юля. Единственный ребенок в доме поневоле был в центре женских забот, и прогулка с ним рассматривалась невольными соседками, словно праздник.
В свою очередь мальчик охотно проводил время с бывшими стюардессами, позволявшими ему гораздо больше, чем мать.
А вот Лудицкого Марат избегал. Не мог понять с детским максимализмом, как можно добровольно остаться на берегу, когда настоящие мужчины ушли в море мстить за своих современников?
– Откуда ты знаешь? – спросила Вика.
– Все в порту говорят. Большие! Шлюпка пристала к берегу, а из нее вышли офицеры и пошли к Дю Касу, – охотно сообщил Марат.
– А еще Маратик придумал для наших мужчин сюрприз, – с гордостью, словно именно ей принадлежала неведомая идея, добавила Юленька.
– Какой? – заинтересовалась Наташа.
О Лудицком было забыто. Он одиноко переминался с топором в руках, не решаясь приступить к работе, но зная, что увильнуть от нее не удастся.
– Флаг! – гордо произнес Маратик.
– Какой флаг? – не поняла Наташа.
– Пиратский!
– Маратик предлагает вышить мужчинам их собственный флаг. Такой, чтобы сразу было видно: это они! – пояснила Юленька.
– Пусть все боятся! Мой папа – пират! И дядя Сережа, и дядя Жан-Жак, – принялся перечислять Марат.
– А мы сможем? – Наташа даже не поинтересовалась, что именно должно быть на знамени.