Фехтмейстер

– Лаис, душа моя, что здесь происходит? – с порога раскатисто пророкотал конногвардеец.

– Это я желаю знать, что здесь происходит? – поворачиваясь, рявкнул Лунев.

– Прошу прощения, господин полковник. – Новый гость отпустил взятое на излом запястье жандарма, и тот, как-то сразу обмякнув, начал растирать пострадавший сустав. – Разрешите представиться, ротмистр Чарновский!

Глава 5

Любовь движет горы, оставляя на их месте великое множество камней преткновения.

Император шел, расстегнув шинель, не обращая внимания на то и дело срывающийся резкий ветер. День выдался солнечным и морозным. Но сейчас холод почти не чувствовался, только скрипевший под ногами снег напоминал о буйном нраве русской зимы.

– А вот скажи, Сандро, – Николай II повернулся к шедшему чуть позади него мужчине средних лет в ментике лейб-гвардии гусарского полка, – как по-твоему, в чем есть счастье российское?

– Процветание под твоим мудрым правлением, Ники! – не впадая в долгие раздумья, отчеканил тот, кого государь именовал Сандро.

Николай чуть заметно улыбнулся и покачал головой.

– Сандро, дорогой мой, к чему это пустословие?

Александр Георгиевич, герцог Лейхтенбергский, или, как его называли в семейном кругу, Сандро, был в родстве с императором. Правда, не слишком близком, но это только укрепляло их дружеские отношения. С начала войны он состоял при командующем Северо-Западным фронтом и лишь нынче утром прибыл в Царское Село со срочным пакетом.

Государь и гусар остановились возле памятника у входа в лицей.

– «Все те же мы, – прочувствованно вымолвил Николай II. – Нам целый мир – чужбина. Отечество нам – Царское Село». Как не согласиться с гением? Здесь, только здесь я чувствую себя истинно дома. Когда б не императорский долг… Но, увы, Сандро, сей жребий завещан роду моему от века до века. Россия подобна тем самым красавцам-скакунам, которых поставил на Аничковом мосту великий Клодт – та же сила, мощь, та же необузданность. Россия, друг мой, – стихия, стихия неукротимая, подобная урагану. Не человеческому велению, но лишь божьему промыслу по силам совладать с ней.

Что я?! Лишь человек! Всякий мастеровой думает и страдает не менее, а может, и поболее моего. Но разве мастеровому нужно процветание России? Разве заботит его, как станут говорить о его Отечестве за каким-нибудь океаном? Отнюдь нет. Ему бы щи погуще да мед послаще. Есть крыша над головой – и славно. Но попробуй на его кус посягни – вмиг шум пойдет: какой царь злой и как бедного труженика в дугу гнет.

– Но ведь факт, Ники, что при тебе страна богаче стала, и народ воспрял.

– Все так, Сандро. Да только радости в том нет ни мне, ни народу. Ведь настоящую смуту затевают не тогда, когда все из рук вон плохо. Тут от тоски и отчаяния за топоры да вилы хватаются или молят о снисхождении. А вот когда представляется, что знаешь, как будет еще лучше, вот тогда-то революции и свершаются.

– Ты нынче печален, Ники.

– Да, немного. Вот гляжу на памятник и думаю о несправедливости, сознанием народным государям причиняемой. Предок мой, Николай Павлович злокозненного убийцу гения нашего, лишив всех чинов и прав состояния, из страны изгнал. Все долги Александра Сергеевича из своего кармана оплатил. Уж молчу о том, что и семьи-то наши со временем породнились. А все едино. Дантеса царь подослал, чтобы вольнолюбивого пиита убить. – Николай II печально развел руками. – Нет, Сандро, нелегок он, крест государев. Но как бы там граф Толстой, Лев Николаевич, в послании своем меня ни поучал, а все же не ему, а мне нести тот крест на Голгофу земной жизни. И ведь что удивительно, всегда находятся безумцы, кои на сию ношу еще и зарятся. По кусочку, по щепочке растащить хотят! Так, мол, и нести легче, и на дрова сгодится! Нет, не бывать этому!

– О чем ты, Ники?

– Так. Пустое. – Император застегнул пуговицы шинели. – Однако холодает. Пойдем, у меня сейчас будет заседать совет министров, а потом уж и обед.

Лунев оценивающим взглядом смерил фигуру стоящего в дверях ротмистра. При виде его Лаис метнулась было к конногвардейцу, но, перехватив холодный взгляд контрразведчика, застыла на месте.

«На ловца и зверь! – про себя отметил Платон Аристархович. – Интересный, однако, узелок завязывается! По всему выходит, Лаис и господин фехтмейстер – старые знакомые. Может, что и поболее того. Что ж, тогда получается, неспроста госпожа Эстер в царскосельском поезде оказалась, ох неспроста!»

– Что это вы себе позволяете, господин ротмистр? – сурово проговорил Лунев, не спуская глаз с лихого кавалериста. – Вы что же, не ведаете, что посягательство на жандарма, пусть даже и нижнего чина, есть преступление супротив государства?

– Никак нет, господин полковник! – пророкотал Чарновский. – И близко ничего против государства не умышлял. Сей жандарм мною был пойман на мздоимстве и препровожден сюда для сдачи его прямому начальству.

– Что еще за несуразица? – нахмурился Лунев.

– Вот сей червонец, каналья, хотел взять. – В пальцах ротмистра совсем как у фокусника в цирке мелькнула золотая монетка. – На том мною и был изловлен.

– Провоцируете-с, – покачал головой контрразведчик.

– И Господь верных своих на твердость испытывал, – не замедлил с ответом мастер клинка.

Чем дольше Платон Аристархович глядел на рослого красавца, стоящего перед ним, тем лучше понимал великого князя Николая Николаевича, сделавшего его своим адъютантом и любимцем.

Среди прочих великих князей нынешний Верховный главнокомандующий отличался гигантским ростом. Пущенная кем-то в гвардии шутка о том, что Николай Николаевич превосходит Николая Александровича на целую голову, не прибавила императору любви к родному дяде, но, по сути, была истинной правдой. Энергичный храбрый солдат и замечательный наездник, великий князь питал слабость к людям «своей породы». Михаил Чарновский, несомненно, был одним из них. Ростом даже чуть повыше своего патрона, этот конногвардеец был столь же широк в плечах, ловок в седле и, уж конечно, великолепен с оружием в руках. К тому же черты лица его, усы и коротко подстриженная, черная как смоль борода отчего-то неизбежно вызывали в памяти образ великого князя. Не сказать, чтобы он был совсем уж похож на него, и все же определенно имел немалое сходство.

Лунев вполне допускал, что за спиной прежнего инспектора кавалерии могли шептаться, неспроста, мол, Чарновский в таком фаворе, и как бы не оказался он на поверку внебрачным сыном великого князя. Впрочем, кто знает, кто знает?..

– Что вас привело сюда, господин ротмистр? – сурово глядя на нежданного гостя, поинтересовался Лунев.

– Мы с Лаис давние приятели, – не замедлил с ответом ротмистр. – Но позвольте, с кем имею честь?

– Полковник Лунев.

– Лунев, Лунев… – Чарновский наморщил высокое чело. – Погодите-ка, не Платон ли Аристархович?

– Он самый.

– Вот так встреча! – Ротмистр широко улыбнулся и тронул пальцем белый крестик на груди. – Мы же с вами десять лет назад свидеться должны были, а только нынче довелось! Экий же хитрый вольт! Это ж я тогда для вас Миягу изловил! Помните? Отряд генерала Мищенко?

– Сабуро Мияги покончил с собой, – сухо прокомментировал контрразведчик. – Умер прямо в штабе корпуса.

– Да, незадача, – протянул Чарновский. – А я ж тогда как раз в госпиталь угодил! Контузия, знаете ли. Но если вы и впрямь тот самый Лунев, скажите на милость, что это вдруг понадобилось армейской контрразведке в дому у бедной малышки Лаис?

Платон Аристархович смерил говорившего долгим изучающим взглядом. Удивление Чарновского, похоже, было вполне искренним. Хотя, как утверждали в Особом Делопроизводстве, «ложь отличается от истины лишь тем, что слишком на нее похожа».

До сего часа Лунев не очень тревожился о том, чтобы объяснить себе, а уж тем паче кому другому, как он связывает госпожу Лаис с миссией, ему порученной. Ведь не считать же здоровым резоном к тому выспренные заявления экзальтированной барышни о том, что их судьбы связаны накрепко и вместе они спасают Россию.