Причесывая жирафу

Мы выиграли, ребята! Я понял это по широкой, во все лицо, улыбке мистера Барнаби.

Когда мы покинули арену, директор бросился к нам и стал с завидным рвением растирать бицепсы толстяка.

– Черт возьми! – закричал он. – Это самый исключительный номер из всех, которые я когда-либо видел! – Он быстро увел нас к своему роскошному фургону.

О нем мне следует вам рассказать, братцы. Это Версаль среди фургонов. Внутри он весь из мрамора, в нем есть центральное отопление, кондиционированный воздух, ванная комната с плавательным бассейном вместо ванны, гостиная двенадцать на шестнадцать метров, спальная комната, обтянутая тисненым бархатом, кухня, по сравнению с которой кухня Раймонда Оливера похожа на печку в кемпинге, и холл, полный доспехов и тигровых шкур.

Барнаби выразил нам свое удовлетворение. Беру получил комплименты и принял их со своей обычной скромностью. Мадам Барнаби, самая что ни на есть законная супруга большого босса, была в восторге от подвигов юного героя и с вожделением смотрела на него своими студенистыми глазами. Эта «красивая» светловолосая кукла была примерно с полтонны весом и с лицом столь же выразительным, как банка яблочного компота. Она подмазалась голубым, зеленым, розовым, красным и, вероятно, использовала для этого мастерок каменщика.

Бриллианты, которые она таскала на себе, гарантировали устойчивость бюджета семьи минимум лет на двадцать, серьги напоминали люстры в салоне Гранд-отеля в Париже, а браслеты были таковы, что она не в состоянии была протянуть руку без опоры на треногу от пулемета. Что касается ее ожерелья, то оно было похоже на цепь землемера, сделанную из массивного золота.

– Нет ли у вас питьевой воды? – спросил Беру, всегда готовый на флирт.

– Зачем? Вас переутомил ваш номер? – забеспокоился наш уважаемый патрон.

– О! Ни в коей мере, – запротестовал Напыщенный. – Только там была старая англичанка, которая сунула мне кусочек невероятного пудинга.

К вашему сведению, я бы отправил в туалет всю британскую кухню, не прикоснувшись к ней, а особенно этот пудинг, растертый с калом. К тому же он, кажется, заплесневел. Короче, он потревожил желудок Беру.

Толстяк отправил себе в желудок большую порцию бикарбоната и, проглотив лекарство, заявил, что теперь уже все газует, что и доказал, переключившись на шампанское.

– Если бы у вас нашелся небольшой бисквит, – обратился он к мадам Барнаби, – я был бы не против его съесть.

Это заявление полностью убедило директора, и он заговорил о нашей работе.

Мы были ангажированы на неплохой кусок в сто тысяч франков за представление. Я же, кроме работы конферансье, должен был еще причесывать жирафу и сторожить слона, и, будучи всегда в превосходных отношениях с жирафочками и любя слоновую кость, я охотно принял это условие.

Нам предстояло золотое будущее, вроде вышитого платья мадам Барнаби.

Когда мы чокались бокалами, в дверь постучали. Метрдотель заявил нам, что какой-то журналист просит об интервью.

Это был хороший признак.

Барнаби излил смех, как лопнувший томат.

– Пусть немедленно войдет!

Появился парень с бархатными глазами, который оказался не кем иным, как моим другом Марком Перри из «Дофин Либерс». Это старый приятель, который знает меня отлично.

– Вот так сюрприз! – воскликнул он со своей обычной манерой. – Когда я увидел тебя на арене, я стал страшно икать.

Я выдал ему такой выразительный взгляд, что он был ошеломлен.

– Старина Марк! – закричал я, кинувшись ему на шею.

Сжимая его в объятиях, я шептал в его отверстия для окурков:

– Ни слова о том, что я флик, я потом тебе все объясню.

Перри – это тип, у которого столько сообразительности, что он не знает, куда ее девать. Он оставался таким же невыразительным, как рыбье филе в стеклянной банке.

– Вы знакомы? – удивился Барнаби.

– Мы – земляки, – объяснил я.

Марк сжал губы и заявил:

– Ваш номер, парни, исключительный! Соединенные Штаты широко распахнули бы для вас двери!

– Падре ди дио! Не сейчас, – запротестовал Барнаби. – Мы с этими господами проделаем тур по Европе: Италия, Швейцария, Германия, Голландия…

Мы откупорили две бутылки «Поммери». Марк, у которого палец был всегда на спуске фотоаппарата, сделал несколько снимков толстяка в домашней обстановке.

Потом мы покинули нашего дорогого директора, чтобы вернуться в наш собственный фургон.

Очутившись в нашей усадьбе на колесах, Марк Перри тяжело оперся о стену.

– Ну и свиньи, – пробормотал он, – я надеюсь, ты расскажешь свою историю вдоль и поперек, а?

Я упал в кресло, уронив на ковер руки, как брошенные весла (хорошая метафора, а?).

Что касается толстяка, то он убирал в шкаф свои брюки из кожи, а также панталоны и пиджак из медвежьей шкуры.

– Послушай, мой дорогой Марк, – сказал я, – я буду с тобой откровенен, потому что ты мой друг. Но если, к несчастью, ты напишешь хоть ничтожную долю истории прежде, чем я дам тебе зеленую улицу, я заставлю тебя проглотить свою авторучку и газету, в которой будет напечатана твоя статья. Сообразил?

Марк провел рукой по вьющимся волосам и пожал плечами.

– Угрозы ни к чему, – сказал он. – Достаточно обращения к моему благоразумию.

– Благодарю, братец.

Я вытащил из-под дивана бутылку виски.

– Вот, пропусти в себя глоток этого супергорячего, пока я расскажу тебе обо всем. Ты – работник прессы и, вероятно, находишься в курсе всех краж картин, которые произошли в различных музеях?

– Да, месье, – ответил Перри, вливая себе за галстук, который он по ошибке забыл надеть, сто грамм чистого солодового продукта. – Ты имеешь в виду того, кого мои парижские коллеги назвали Арсеном Люпеном Музеев?

– Совершенно точно. В Лувре украли Мане, в Тулузе – Коро, Фрагон украден в Марселе, Сезанн – в Жесе в Провансе и Фра-Анжелико – в Лионе. Хорошенький счет, понимаешь?

– Понимаю. Ты производишь следствие?

– Уже два дня.

– И ты нашел след?

– Не знаю.

Марк нахмурил брови.

– Нехорошо скрывать от меня, Сан-Антонио.

– Я ничего от тебя не скрываю. Я сказал грустную правду: я не знаю, нахожусь ли я на следе или нет.

– Но тогда что же ты делаешь в этом цирке?

– Я принюхиваюсь. Арсен Люпен Музеев действует с исключительным мастерством, никогда не оставляя ни малейшего следа. Но я вывел одно заключение, которое может оказаться полезным.

– Не дай мне умереть от любопытства, – умолял Марк. – Я чувствую, что сейчас это случится.

– В каждом городе, в котором происходили кражи, цирк Барнаби давал представление именно в тот день, когда исчезали картины.

Перри упал на диван и звонко поцеловал бутылку виски.

– Кроме шуток?

– Да. Может быть, дело идет о простом совпадении, заметь это.

– Нет, – тихо возразил Перри, – пять совпадений… это слишком!

– Я тоже так подумал, и тогда мне в голову пришла мысль пожить немного внутри цирка, чтобы поближе познакомиться с поведением каждого его участника.

– И ты нанял булимика, чтобы он помог тебе?

– Совсем нет, этот проклятый господин, которого ты видишь, одетый в халат и поглощающий сэндвич, не кто иной, как мой сотрудник, главный инспектор Александр-Бенуа Берурье.

Беру поклонился: он заканчивал день легким ужином.

– Беру, – пояснил я, – всегда обладал исключительным аппетитом, а в настоящий момент у него еще завелись солитеры. Когда мы искали возможность проникнуть в цирк, у него появилась эта идея. Судя по тому, как идут дела, надо думать, что он попал в яблочко.

Марк был восхищен.

– Цирк отправляется в Италию? – спросил он.

– Да, сын мой. Италия – это страна музеев. Я надеюсь, что мы там что-нибудь да засечем.

– Ты будешь держать меня в курсе дела?

– Обещаю.

– Ты только подумай, как будет отлично, если я первым сообщу о затравленном зайце.

– Ты сможешь это сделать, когда я раскрою это дело, но в настоящий момент мы играем в молчанку.