Великая Мечта

5

Проснулся в начале восьмого. Кто рано встает – тому Бог дает. К тому же за окном играло красками и ароматами лето. Грех валяться в постели, когда за окном ярко-зеленая листва упоительно сопротивляется теплому ветру, а густо-синее небо, перечеркнутое пополам белым следом пролетевшего самолета, обещает не только длинный безоблачный день, но и то, что таких дней впереди еще очень и очень много. Что там много – вся жизнь впереди!

Завтрак, состоящий из пустого чая, размышления над оторванными пуговицами единственной приличной рубахи, боль в разбитой губе, глаза, слезящиеся от летающей по комнате собачьей шерсти – все ерунда по сравнению с тем, что впереди вся жизнь.

Все тысячу раз заживет, и тысячу раз наполнятся карманы, и тысячу раз упадет в мой стакан самый сладкий сахар.

От телефонного звонка я вздрогнул и тут же услышал возмущенный возглас жены – она терпеть не могла, если ее утренний, самый пользительный для сохранения красоты сон что-то нарушало. Я поспешил снять трубку и услышал голос своего бывшего одноклассника Горохова.

– Ты еще помнишь меня?

– Естественно.

– Ты ведь живешь у метро «Беляево»? Он сейчас находился неподалеку и хотел меня увидеть.

Не потому, что стряслось что-то, требующее немедленного рандеву – а просто именно сегодня и сейчас он оказался в двух кварталах от моего дома и счел это достаточным поводом.

Мы не виделись больше года.

Будь я проклят, если когда-либо делил людей на ярких и серых, интересных и неинтересных. Самые незаметные и безынициативные однажды начинают пачками спасать детишек из пожара или, наоборот, оказываются серийными убийцами, демонстрирующими уникальную фантазию и творческий подход к делу. Общаясь с человеком – будь он хоть самый что ни на есть заурядный – достаточно поймать и понять его волну, и тогда можно в центре всякой заурядности отыскать бездонный колодец драгоценной уникальной индивидуальности, или индивидуальной уникальности, или что там еще есть.

Но иногда волну не чувствуешь – она столь слабая, что даже и не волна вовсе, а несущественная зыбь. И колодца тоже нет. Вместо него – мелкая ямка. Так у меня случилось с Алексом Гороховым.

Одноклассники, мы едва не ежедневно общались много лет подряд. Но ничего никогда никак не резонировало. Горохов был слишком закрытым и осторожным. Учился – средне. В старших классах мы все пили и курили (хотя бы пробовали), беспредельно прогуливали уроки, дрались и любили пощупать девчонок за вторичные половые признаки, – Горохов не курил, не дрался, не прогуливал и не щупал. Всегда сам по себе и в себе, он предпочитал пребывать в сторонке. Не дурак и не дикарь, он что-то почитывал, слушал много разной музыки – но опять же, впечатлениями не делился. В друзья ни к кому не лез. Не откровенничал. Я определил его как законченного двухсотпроцентного интраверта. По окончании школы мы редко общались. В основном, случайно сталкиваясь на улице. В стотысячном, компактно отстроенном городе, легко пересекаемом от окраины до окраины за сорок минут спорого пешего хода, в такой встрече не было ничего удивительного.

В моей стране в мое время распадение школьных связей происходило одним и тем же способом: все мальчишки отправлялись служить в армию и спустя два года возвращались в отчие дома другими людьми. Взрослыми. Или почти взрослыми. Алекс Горохов не пошел тянуть солдатчину. Поступил в столичный технический вуз, где студентам предоставлялась отсрочка. Ведь государству нужны не только солдаты, но и военные инженеры. Так одноклассничек неожиданно опередил меня в жизненном развитии ровно на двадцать четыре месяца. В восемьдесят девятом, отслужив свое, я маячил в статусе третьекурсника – а он уже обрел полноценный диплом. Кстати, туда же прилагались и офицерские погоны, что немало меня забавляло: два года пробегавши в сапогах и портянках, я вышел на дембель в почетном чине рядового срочной службы, тогда как Горохов, однажды посетив двухмесячные институтские сборы, заделался аж лейтенантом и в случае войны мог бы мною командовать, а я бы отдавал ему честь и орал «так точно!!!»... Ей-богу, хохма.

Теперь, подъехав к перекрестку Профсоюзной и Миклухо-Маклая и рассмотрев знакомую сутуловатую фигуру, я видел, что диплом никак не помог Алексу Горохову продвинуться в жизни. Одноклассник выглядел, как обсос. Его брюки, круто засаленные на заду, в области колен имели внятные пузыри, края штанин обмахрились. Полуразрушенные ботинки внушали скорбь. Рубашечка, вышедшая из моды две эпохи назад, умиляла. Впрочем, весь прикид был кое-как приглажен и почищен, и даже украшен галстуком с узлом подозрительно правильной вязки, заставляющей подозревать, что справа и слева от узла пришиты фабричные резинки. То есть малый переживал за свой внешний вид.

– Привет, – сказал он глухим голосом.

– Рад тебя видеть. Как ты жив?

– Жив. – Горохов поджал губы. – А ты?

– И я жив.

– Вижу, ты больше жив, чем я.

Он кинул взгляд на мою обувь – толстая, неубиваемая кожа, крепкие каблуки, вся конструкция оснащена стальными заклепками; подарок Юры; шузы достались мне слегка поношенными; безусловно, Юра их где-то украл, но мне было все равно.

Главное же – за моей спиной, в свете утреннего солнца, отсвечивал благородной белизной автомобиль. Простой и дешевый в эксплуатации.

– Где работаешь? – спросил я.

– Нигде. А ты?

– Везде.

– Понятно.

Он смотрел то вниз, то в стороны. Неглупый парень, крепко дезориентированный по нынешней, образца девяносто первого года, жизни. Старается держаться с достоинством. И видит Бог, в отдельные микросекунды ему это удается.

– Возьми меня к себе, – твердо попросил он.

Я оторопел.

– Куда?

– Туда, где ты работаешь.

– Слушай, Горохов, там, где я работаю, – все иначе. Там не всех берут.

– А меня возьмут?

– Нет.

– Почему?

– Долго рассказывать.

Одноклассник кисло вздохнул. Как на грех, в этот же момент рядом с моей телегой шикарно притормозил шикарный ярко-синий автомобиль, из него шикарно выпрыгнул шикарно одетый сопляк лет едва ли больше двадцати. Вальяжно метнулся к ближайшему ларьку, прикупил сигарет, вернулся за пульт управления, взвизгнул покрышками и был таков. Не менее пятидесяти унылых безденежных граждан, пасущихся окрест, проводили везунчика завистливыми взглядами, отравляя его карму отрицательной энергетикой – но тот уже скрылся за поворотом.

Горохов переступил с ноги на ногу и твердо сообщил:

– Я хочу работать и зарабатывать.

– Обратись в кадровое агентство.

– Я иду туда через полчаса. У них здесь офис. Назначили на девять утра. Мне пришлось вставать в шесть часов, чтобы не опоздать...

– Думаю, они тебе что-нибудь подберут. Горохов уныло качнул головой.

– Вряд ли. Это шестое агентство, куда я обращаюсь. Везде предлагают только одно: продавцом в ларек.

– Нормальный ход.

– Мне бы хотелось чего-то более серьезного.

– Если ты хочешь для себя чего-то серьезного, тебе надо самому стать более серьезным.

– Как это? Мне стало жаль старого приятеля, но я не подал виду.

Наоборот, выпятил челюсть.

– Слушай, Алекс. Для начала – оденься прилично. Внешний вид все решает. Ты в таком виде хочешь идти искать работу? В таких штанах нельзя искать работу. Подари их папе и купи себе новые.

– Это как раз папины штаны.

– Значит, верни их папе. И купи другие. Приличные. И туфли. Оденься круто. Не для понтов, а для своей же пользы. Поверь мне – пары туфель вполне достаточно, чтобы тебя зауважали.

– А где я возьму деньги?

Я подумал, потом решил цинично усмехнуться, потом передумал.

– Деньги – насади.

– Не понял.

– Укради. Горохов слегка побледнел.

– Это криминал.

– Да.

– Я так не сумею.