Страница 11 из 15
– Сей же час, воевода,[46] веду, – высунулся из ворот конюшни харитоновский человек.
– До темна дома будем, – с удовлетворением отметил Зализа. – Пожалуй, к Неве завтра не с утра поскачем, а после полудня. В поле переночуем, а поутру назад.
Дорога из боярского двора вела широкая: заводной конь легко шел рядом со всадником. Позвякивая кольчугами, маленький отряд за пару часов миновал волошинские деревеньки Елгино и Кость, после чего втянулся на узкую тропу, ведущую вокруг Лисинской вязи.
Болота были сущей напастью Северной пустоши, покрывая большую ее часть. Недаром издавна по сторонам Невы ютились только редкие чухонские рыбацкие деревушки, да попадались на зимниках лабазы промысловиков из Нового Города, забредавших в гнилые места только в студеную пору.
Под копытами зачавкало, осиновые ветви стали бить по лицу, заставляя людей опускать головы к самым гривам. Кони шли неспешным шагом, успевая прихватывать мягкими губами зеленые листочки – и в ушах тут же зазвенели крылышки собравшихся со всей округи комаров. По счастью, на взгорке впереди пять лет назад лихо погулял смага,[47] и с тех пор там только-только начали подниматься молодые березки. Перемахнув темный землистый ручей, всадники взметнулись на холм, под яркое солнце и пустили коней в намет, дозволяя встречному ветру сдуть комариное племя. Промчавшись так с полверсты, снова перешли на широкую походную рысь, сберегая силы коней.
Пожарище кончилось, и тропа опять сузилась до полсажени,[48] протискиваясь мимо темно-зеленых елей, и стала описывать новую широкую дугу вокруг Розинской топи. Еще час пути – и впереди открылся Кауштин луг. Начинались жалованные государем опричнику Семену Зализе земли.
Как раз Кауштин луг и вызывал у Семена самые грустные мысли. Почти три сотни чатей пустующей земли, стремительно зарастающей ивой, да полуразвалившаяся печь на печище у хвойника, рядом с узкой речушкой. Смерды, жившие там при вотчиннике Антелеве, после пожара строиться заново не стали, а ушли к Казанским засекам, на новые земли. С тех пор здесь никто не селился, а оставшийся без рук позем погибал.
Прямо из-под ног вырвался серый комок и, отчаянно петляя, рванулся к рябиновым кустам. Хотя косой сам напрашивался на стрелу, воины пожалели тратить на него время. Отмахав полторы версты широкого луга, они попали под кроны густого лиственного леса, заросшего перепутанной травой, пересекли неширокий овражек, обогнули Земляной Глаз – небольшое лесное озерцо и вышли на довольно широкую тропу, по которой опять можно было двигаться широкой рысью. Впереди засветлело: там открывалась длинная Чепекская верея.[49] Тропинка раздвоилась.
– Смотри, Осип, завтра к полудню! – напомнил Зализа, и слегка шлепнул коня по крупу, подгоняя его вперед.
– Благодарствую, воевода! – парень в косоворотке свернул на боковую тропинку. – Как солнце поднимется, сразу стронусь!
Опричник кивнул, поглядывая на небо. Там натягивались темные тучи, обещая непогоду. Значит, стемнеет куда раньше, чем он рассчитывал.
– Давай, Урак, давай, – снова поторопил Семен коня. – Скоро отдохнешь.
Тропа вдоль вереи была если и не широкой, то хорошо натоптанной, и всадники могли не бояться неожиданных ям или низких ветвей. Миновав луг, они повернули налево, вброд перешли небольшую прозрачную речку, немного проскакали вдоль нее.
– Я поеду, воевода? – запросился Агарий.
– Ступай, – кивнул Зализа, позволяя воину повернуть коней, а сам двинулся дальше вниз по течению.
Еще час скачки – и впереди показалась деревня. Опричник въехал во двор с первыми каплями дождя, самолично расседлал коня, после чего завел обоих скакунов в загон и насыпал им овса. На улице и вовсе стемнело – только ливень шумно хлестал по дранке крыши, по уличной траве, по листве ближних деревьев. Зализа запахнул ворота, кинул поперек створок завор, и поднялся в дом.
Лукерья суетилась у печи, не заметив возвращения хозяина даже после того, как опричник вошел в комнату. Спохватилась она только после того, как грохнули о лавку снятые вместе с широким поясом ножны – приставила ухват к стене, поклонилась:
– Здрав будь, Семен Прокофьевич. Потчевать не желаете? Щи грибные горячие, сорочинская ярмарка[50] с убоиной сейчас будет.
– Откель убоина? – удивился опричник, расшнуровывая юшман.
– Никита Разин, смерд из Еглизей, оброк намедни привез. Полть[51] убоины, полть хряка опаленного, грибов кадушку, капусту, морковь, несколько мешков ячменя, овес, капусту, морковь, репу. Я в клеть во дворе сложить велела, сами можете посмотреть, Семен Прокофьевич. Еще чухонец заходил, что в Антелевом месте осел. Принес трех лещей копченых, щуку с полпуда весом. Я в погреб сложила.
Крещеный чухонец Ждан, неведомо откуда прибредший тонник, год назад поселившийся в полуразвалившемся доме вотчинника Антелева был единственном приобретением Зализы на новом месте.
Получивший земли еще от великого князя Василия Ивановича, прежний боярин явно желал получать с новых угодий столько же дохода, сколько и с волжских вотчин. Посаженый им наместник так гнел смердов, что разбежались почти все. Хотя размерами дарованные Зализе земли мало уступали поместьям служилого[52] боярина Волошина, но из семи деревень две вовсе пустовали, в Погах и Еглизях осталось по два двора, в Тярлево один. Только в Кабраловке и Анинлове уцелело четыре нормальных подворья – правда, один из домов занимал сам опричник.
Видимо, антелевский наместник считал, что семья мужика Лукашина, только-только поставившая новый дом, никуда не денется, а потому прижал ее сильнее других. А они взяли, да и ушли, оставив на память о себе приживалку Лукерью – женщину лет сорока, потерявшую всю родню после набега ливонской шайки.
Приняв под свою руку такую разоренную вотчину, Зализа оброка снижать не стал, но от барщины смердов освободил полностью, и они, вроде бы, с облегчением подняли головы и разбегаться больше не торопились. Правда, новых поселенцев в его владения не приходило. Да и кому хотелось жить в здешних болотистых местах? Единственное прибавление – круглолицый, пропахший рыбой чухонец, поднявшийся как-то на лодке от Невы по мутноватой Ижоре и поставивший под взгорком у реки свой шалаш.
Трудно понять, то ли был он глуп от рождения, то ли прикидывался, но на расспросы опричника кто он и откуда, говорил только, что ушел с острова Русов, потому, как жить там стало тяжело. Зализа тогда махнул рукой в сторону бесхозного Антелевского дома – мол, живи здесь, и оставил его в покое. Ждан перебрался в дом, потихоньку перекрывая крышу и поднимая углы, а заодно ставил в Ижоре сети с ячеей в пять ногтей,[53] коптил на опушке рыбу, не забывая время от времени приносить часть улова в дом помещика. Потом вдруг оказалось, что вместе с ним живет светловолосая рябая женщина и двое сорванцов – видать, решился осесть.
Больше никто на земли Зализы не приходил, надела не просил. Может, когда вырастут отроки во дворах нынешних смердов, он и не захотят уходить из родных мест, поднимут забытые пашни, заново отстроят ушедшие в землю дворы. Ну, а пока Семену Зализе только-только хватало на прокорм. Если бы не государевы двадцать рублей в год за службу – так и вовсе хоть подаяние проси.
Самое обидное – боярин Харитон, имея под собой почти шесть сотен дворов сидел в поместье, и в ус не дул, а Зализе приходилось стеречь границы Северной пустоши, наскребая засечные наряды со своих двенадцати дворов. Хорошо, в Кабраловке у Кузнецовых хозяйство стояло крепко, и деда их Агария, прошедшего несколько войн, Зализа мог брать в засеку, не боясь разорить двор, да в Погах у Моргуновых старший сын сам рвался попробовать свои силы в ратном деле. Еще двух ребят он сманил со своей черной сотни после того, как саблю государю поцеловал – эти хозяйством обзавестись не успели, и с ними было проще.
46
Воевода – военачальник, совмещавший административную и военную функции. Это слово появилось в 10 в. и часто встречается в летописях. До 15 в. он обозначал либо командира княжеской дружины, либо руководителя народного ополчения. В 15–17 вв. так именовали командиров полков и отдельных отрядов. В 18 в. указом Петра I звание «воевода» было отменено. Помимо чисто военного чина, были и городовые воеводы. Это звание, или скорее должность, появилось в 16 в. Люди, носившие его, были правителями города.
47
Смага – пожар.
48
Сажень – мера длины, первоначально равная длине вытянутой руки или большому шагу. Термин происходит от глагола сягать (широко шагать). С 11 в. так стали называть меру в два раза большую – от конца пальцев одной руки до конца пальцев другой. Это так называемая прямая сажень. Косая сажень определялась от пальцев ноги до конца пальцев руки, вытянутой над головой по диагонали. Сажень уточнялась более чем тридцатью различными определениями, которые указывали на разное метрологическое содержание и на сферу применения: сажень аршинная, береговая, большая, великая, городовая, государева, дворовая, землемерная, земляная, казачья, казенная, коловратная, косая, косовая, крестьянская, лавочная, маховая, мерная, мостовая, небольшая, новая, ножная, печатная, писцовая, полная, простая, прямая, ручная, степенная, ступенная, таможенная, трехаршинная, трубная, указная, ходячая, царская, церковная, человечья, четырехаршинная и так до бесконечности.
49
Верея – луг или поле с поперечными лесными перемычками
50
Сорочинская ярмарка – так иронично называли рисовую каша. Наименование «сорочинская» произошло от слова «сарацин» – мусульманин, так как рис привозили из мусульманских стран.
51
Полть – половина мясной туши, разрубленная вдоль по хребту.
52
Служилый боярин – дворянин, получавший земельный надел за воинскую службу. Обязанность нести службу передавалась по наследству вместе с наделом.
53
Ноготь – единица, которая использовалась для определения незначительных расстояний и величин. Выражения «с ноготь», «на ноготь» употребляются в переносном значении «очень маленький», «незначительный». У рыбаков на озерах Волхов и Ильмень термин «ноготь» применялся для измерения ячей сети.