Уже пропели петухи

Мольке вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Этот мальчишка напирает все отчаяннее.

— А разрешите узнать, на чем основываются ваши подозрения? — спросил он.

— Человек, которого я сегодня утром допрашивал, не Ференц Дербиро.

Наступила внезапная тишина. Мягкая, зыбкая, как студень.

— А кто же? — переспросил Мольке.

Деак развел руками.

— Этого я не знаю. Только не Дербиро — это точно. А если не он, тогда что-то здесь не так.

Шимонфи посмотрел на Мольке, затем перевел взгляд на Деака и осторожно спросил:

— Разве ты знаешь Дербиро в лицо?

— Нет, я его никогда не видел.

— Тогда чем же вы обосновываете свои подозрения? — ястребом кинулся на него Мольке.

Деак достал из кармана фотографию и протянул ее майору.

— А вот чем, господин майор. Всмотритесь получше: вот это мой брат. Рядом с ним Дербиро.

Мольке долго разглядывал фотографию. На ней были изображены два крепких молодых парня, довольных, улыбающихся. За их спинами — лодки на Дунае, какие-то баркасы.

— Если вы лично не знали Дербиро, откуда же вам известно, что именно этот, — он ткнул пальцем на фотографию, — должен быть им?

— А вы прочитайте текст на обороте! «С Ференцем Дербиро в Геде. Июнь 1938 года».

Мольке вынужден был смириться со своим поражением. Не скрывая удивления, он согласился:

— Это, господин прапорщик, неожиданное открытие. Поздравляю.

Деак поблагодарил за поздравление, затем рассказал, что ему еще утром этот тип показался подозрительным. Очень уж быстро он выдал своего товарища. А это непохоже на коммунистов…

Но Мольке все еще продолжал сопротивление.

— А скажите-ка, господин прапорщик, где вы нашли эту фотографию?

— Дома, на чердаке, — сказал Деак и, поняв, что ему удалось сбить с толку и даже повергнуть в замешательство своего противника, небрежно продолжал: — Когда мой брат опозорил всю нашу семью, мама сказала: «Ласло для меня умер». И все, что напоминало о брате, выбросила из квартиры. Отец же собрал эти вещи и отнес на чердак… А тут я вспомнил, что мой брат был недурным фотолюбителем и сам любил фотографироваться со своими друзьями. Некоторые из его фото я принес сюда и передал в лабораторию. Не помешает, если у нас в руках будет несколько увеличенных репродукций.

Мольке покачал головой, взял у Шимонфи фотокарточку и долго ее рассматривал.

— Все же у меня эта фотография не вызывает большого доверия.

— А вот эта? — скромно полюбопытствовал Деак и положил на стол новый снимок. — Это ведь, так сказать, официальная фотография, сделана в полиции, когда брата объявили в розыск.

Шимонфи, явно наслаждаясь, посмотрел с издевкой на майора. Как же он был рад, что не обманулся в друге!

— А это ты откуда раздобыл? — спросил он весело Деака.

Деак снова едва заметно улыбнулся.

— У военного коменданта типографии «Атенеум», — пояснил он. — У него фотографии всех, кто объявлен в государственный розыск, хранятся. В алфавитном порядке.

Шимонфи жаждал расплаты с майором и потому с кривой усмешкой на тонких губах заметил:

— А что, Деак прав! Тот прощелыга, которого он сегодня допрашивал, в самом деле не Дербиро.

Если бы это было возможно, он облобызал бы Деака: ведь тот действительно никакой не изменник. Ну, если и после всего этого Мольке попытается арестовать Деака, тогда майора срочно следует упрятать в сумасшедший дом.

Но Мольке не был сумасшедшим. Инстинкт подсказывал ему: будь осторожен, не верь им покамест, все равно не верь, несмотря ни на что!

— Вы всегда проявляете такую самостоятельность, господин прапорщик?

— Как правило, — был ответ. — Но когда меня считают дураком — в особенности. Господин майор, десять лет назад я поставил свою жизнь на карту ради чего-то. И хотел бы честно работать. Будет обидно, если люди, основываясь на каком-то глупом подозрении, станут мешать мне спокойно трудиться. Вот и сейчас мне стало известно, что брат мой жив. Если это правда, я очень хотел бы с ним встретиться.

Мольке встал, прошелся вокруг столика. Затем, усмехнувшись, посмотрел на Деака.

— Правильно, брат ваш жив, господин прапорщик. И, надеюсь, вы еще повстречаетесь.

— Я тоже, — повторил за ним Деак, — надеюсь!

Мольке был истинный игрок. Он умел не только нападать, но и обороняться. И теперь, поняв, что Деак опроверг все его доказательства, сам в душе признал: арестовывать сейчас прапорщика нет никакого смысла. А пока нужно просто обеспечить отступление, чтобы не стать в его глазах посмешищем.

— И все же что-то тут не так, господин прапорщик, — заговорил он весело. — Вполне возможно, что малый, которого вы сегодня допрашивали, не Дербиро. Но то, что он был вместе с вашим братцем в Курской партизанской школе, это я уж постараюсь доказать.

Деак встал, держа руку наготове, чтобы в случае чего вмиг выхватить пистолет: не исключено, что Мольке все же попытается его арестовать, и тогда остается одно: стрелять. Живым в руки гестапо он не дастся.

— Сомневаюсь, господин майор, — сказал он. — Скорее всего это заурядный провокатор.

— Вы велели ему вспомнить и записать несколько стихотворений Ласло Деака?

— Да. Хотел проверить молодчика, действительно ли он знал моего брата.

Мольке негромко рассмеялся.

— Так я и подозревал, — сказал он. — Между прочим, отличная идея. — Он помахал бумажкой. — Ну так вот: здесь у нас и доказательства. Не буду читать все стихотворение до конца — типичный коммунистический бред. Да и с точки зрения литературы тоже.

После этого он довольно сносно прочитал вслух следующие строчки:

Он посмотрел на Деака, улыбаясь.

— Знакомо вам стихотворение?

— Слышал, — задумчиво промолвил Деак.

— Вашего братца стишок?

— Мой брат никогда не писал стихов.

Не в силах сдержаться, Шимонфи громко захохотал.

8

Смертельно усталый Деак сидел в комнатушке у «брата» Ковача. Старый металлист, заделавшийся штурмовиком, с аппетитом закусывал свиным салом, сочувственно поглядывая на Габора Деака. Ему-то было понятно, каково жить в логове нацистов, каждый день ходить по лезвию бритвы.

Прапорщик углубился в показания Тарпатаки и его напарницы. Чем дальше он читал, тем сильнее становилось его волнение: ясно, что «супруги» лгут, но каждый на свой лад.

— Красавица все еще пишет? — спросил он.

— Чешет, как из пулемета, — отвечал Ковач, доставая из-под стола бутылку. — Поверили, что мы действительно нилашисты. Выпей-ка, сынок! — Прапорщик отклонил приглашение. Ковач, пожав плечами, сделал несколько больших глотков из бутылки красной «Кадарки».

А прапорщик зашагал по комнате. Если его предположение подтвердится, может, даже удастся спасти Дербиро. Только бы Тарноки поскорее пришел. Обычно он никогда не опаздывает. Взяв со стенки висевшую на гвозде гитару, Деак провел пальцами по струнам.

— Где это вы гитару достали?

Ковач отер губы тыльной стороной ладони.

— Фаркаш раздобыл. Это когда мы нилашистский патруль стали изображать, я ему и говорю: «Ребята, а ведь настоящие нилашисты иногда должны и грабить. И по шее дать. Несильно, понятно, но все-таки». Ты со мной согласен?

— Но зачем же ты Тарпатаки так по скуле двинул?

— Там другое дело, — возразил старик. — Такому дерьму не жалко.

Деак сел к столу, уронил голову в ладони. Его мысли были об Аните. Горькие, обидные мысли: не хочу я ее любить, не хочу! — повторял он, как ему казалось, про себя.

— Чего не хочешь? Говорить со мной? — услышал он вдруг старого Ковача.

— Да нет, устал я, дядя Ковач.

— Мы сейчас все устали. — Ковач подошел к чугунке, поворошил кочергой.

3

Аттила Йожеф, «Богу».