Страница 19 из 31
Мгновениями мне казалось, что все вернулось на круги своя, что все – как прежде, и я сам – прежний обаятельный и галантный Чэн Анкор, душа общества... и ничего не случилось, словно и не было никогда разрубленного тела на кабирской улице, не было незнакомца с изогнутым двуручным мечом, не было неба, падающего на турнирное поле...
Не было!..
...Когда шум в зале внезапно стих, я даже не сразу сообразил, в чем дело, всерьез увлекшись беседой с крохотным Сабиром Фучжаном, умевшим на удивление легко управляться с огромным Лунным ножом Кван-до.
Оглянувшись, я понял, что близится кульминация сегодняшнего вечера. Гости уже успели освободить центр зала, в углу расположились толстые зурначи со своими дудками и согбенный старец с пятиструнным чангом – и теперь в кругу остались двое.
Племянник эмира Кемаль аль-Монсор – не по возрасту мощный и крепко сбитый юноша – и его невеста, стройная и легкая на ногу Масако из рода Тодзи.
И блики от огоньков множества свечей играли на безукоризненно отполированных лезвиях: узкой и длинной алебарды-нагинаты в руках госпожи Масако, и тяжелого ятагана – в руках Кемаля.
В руках...
Я мысленно одернул себя и стал с интересом ждать предстоящего танца в честь помолвки.
Наконец они поклонились друг другу: аль-Монсор – с неторопливым достоинством и сдержанной улыбкой, Масако Тодзи – низко и почтительно, тоже с улыбкой, но чуть лукавой.
А потом нагината госпожи Масако чуть дрогнула и неуловимым движением взлетела вверх, описывая двойной круг вплотную к замершему Кемалю. Замершему – да не совсем. Трижды раздавался чистый звон металла – это стремительный ятаган аль-Монсора слегка изменял траекторию клинка нагинаты. И тут же сам Кемаль сорвался с места – и жених с невестой закружились по залу в звонком, блистающем танце под пронзительные вскрики зурны и низкий ропот чанга.
Это было – Искусство.
Настоящее.
Дважды мелькало гибкое древко, и мерцающее лезвие нагинаты проходило впритирку к шелковой кабе Кемаля; и дважды пылающий полумесяц ятагана касался вышитой повязки, стягивавшей под грудью узорчатое кимоно госпожи Масако.
Через некоторое время упал на пол разрубленный пояс, и взвихрились освобожденные полы халата аль-Монсора – но в тот же миг одна из прядей черных волос Масако плавно легла ей на плечо и сползла вниз по широкому рукаву.
Жених и невеста улыбнулись друг другу, и танец продолжился. Некоторые гости, не выдержав, начали присоединяться, и зал наполнился звоном и топотом.
Прекрасная пара! Они были просто созданы друг для друга.
Как мы с Чин.
Раньше...
За моей спиной кто-то вежливо кашлянул.
Я обернулся. Передо мной стоял эмир Кабира Дауд Абу-Салим.
Собственной персоной.
– Приветствую тебя, Высший Чэн Анкор, – негромко произнес он, поглаживая окладистую завитую бороду, лишь недавно начавшую седеть. – За все время празднества мы с тобой так и не успели отдать дань приличиям, поприветствовав друг друга...
– Прошу прощения, великий эмир, что я не успел это сделать первым, – смиренно ответил я, склоняя голову. – Для меня большая честь быть приглашенным на этот праздник.
Кажется, я сказал это излишне сухо, а выдавить из себя соответствующую случаю улыбку и вовсе не смог – все, праздничный водоворот в моей голове смолк, и я вынырнул на поверхность таким же, каким был несколько часов назад.
Эмир чуть заметно поморщился.
– Я хочу поговорить с тобой, Чэн, – по-прежнему негромко, но уже другим тоном сказал он. – Здесь слишком шумно. Пройдем в мои покои...
– Как вам будет угодно, великий эмир, – еще раз поклонился я и почувствовал, что говорю не то и не так.
На этот раз эмир Дауд вообще не ответил, и мне ничего не оставалось, как просто последовать за ним.
В личных покоях эмира я бывал не единожды – Дауд любил приглашать к себе победителей турниров, а я частенько входил в их число – и всякий раз они поражали меня заново. Нет, не своим великолепием – да и не были они так уж подчеркнуто великолепны – а точным соответствием характеру и даже сиюминутному настроению эмира Дауда. Этого, знаю по себе, не так-то просто добиться, даже имея идеальных слуг. Впрочем, где они, эти идеальные – если не считать моего Коса...
Сейчас покои выглядели сумрачными и даже слегка зловещими. Большая часть свечей в канделябрах на стенах была погашена, и по углам копились вязкие серые тени, словно выжидая своего часа.
Огоньки оставшихся свечей блуждали по перламутровой инкрустации старинной мебели, будто открывая вход в какой-то иной, потусторонний мир. Это было красиво, но вместе с тем немного жутковато.
Хотя, казалось бы, недавно я сам собирался всерьез отправиться в этот запредельный мир теней. И ничего, не боялся... да и сейчас – не боюсь.
Эмир Дауд жестом указал мне на атласные подушки, разбросанные по всему покрывавшему пол ковру. Я послушно опустился на одну из них, а Дауд Абу-Салим устроился напротив, держась неестественно прямо.
Сперва мы немного помолчали. Я ждал, что скажет Дауд, а эмир, по-видимому, собирался с мыслями. Наконец он заговорил – и, признаюсь, от его слов я вздрогнул.
– Ты знаешь, что происходит в Кабире, – начал Абу-Салим без всяких предисловий.
Я не ответил. Я не был уверен, нужен ли здесь ответ, и если нужен – то какой?!
– Конечно, знаешь. И все знают. И я знаю. Но если всем это не нравится, то мне это ОЧЕНЬ не нравится. Как и тебе.
– Мне нравится, – горько усмехнулся я.
– Не перебивай без нужды. Потому что все гораздо хуже, чем ты полагаешь, – жестко сказал эмир, кивнув на мою искалеченную руку.
Это был первый человек, не старавшийся не замечать моего уродства.
– Что может быть хуже, сиятельный эмир?
– То, что это происходит не только в Кабире. Харза, Кимена, Бехзд, Мэйлань... Короче, по всему эмирату и многим сопредельным землям. По нескольку случаев на каждый город, но этих городов довольно много...
Я напрягся.
– Вчера я говорил с Эмрахом ит-Башшаром из Харзы, – продолжил Дауд, глядя мимо меня. – У него погиб друг. Та сабля, что у Эмраха вместо пояса – память о покойном. Следы привели ит-Башшара в Кабир. И он, как и мы с тобой, пытается понять, что происходит. Только горяч не в меру, как и все харзийцы. Все нахрапом норовит... Говорил – хочет найти этих... людей. Если их можно так назвать.