Мегамир

На огромной высоте, куда не достигало зрение, колыхались темные грозовые тучи. Изредка раскатисто громыхало. Каждый шаг, вспомнил Енисеев, фиксируется телекамерами. Специалисты начеку: спасти, помочь, выручить. Им кажется, что успеют всегда и во всем. Тем более что муравьи обычно не видят дальше собственного усика, остальные насекомые – ненамного лучше. Даже для Енисеева все различимо лишь шагов на двадцать-тридцать, а дальше расплывается, превращается в месиво форм и красок, цветной туман. Морозов с его командой – лишь грозовая туча, а его голос – отдаленное громыхание высотного самолета, берущего звуковой барьер.

– Подними руки, – сказал Дмитрий. – Расставь ноги… Пошире!

– А нагнуться не надо?

Из грозовой тучи медленно опускалась бесконечно длинная толстая труба. Основание терялось в темном тумане. Енисеев потрясенно узнал толстые, как вагоны, человеческие пальцы, зато конец трубы рассмотрел: исщербленный край из толстого, как броня танка, металла! А там, наверху, эта игла кому-то кажется тончайшей…

Из трубы очень медленно, едва заметно для глаза, выдвигалась блестящая сфера. Прошло несколько долгих минут, прежде чем начал оформляться огромный резервуар воды в тугом мешке ППН – пленки поверхностного натяжения.

Енисеев неторопливо топтался, координируя движения с изменившимися законами плотности и гравитации, а Дмитрий понимающе бросил:

– Потерпи. Здесь время течет иначе.

– Здесь течет так же, – буркнул Енисеев. Пояснил: – Для них и для нас течет иначе.

Над ними неспешно пролетела, завихряя плотный воздух, огромная туша. Два прозрачных крыла, покрытых сетью темных жилок, изящно месили воздух, совершая восьмерочные движения, отталкивались, фиксировали себя в воздухе. Туша толстая, мохнатая, к груди и пульсирующему брюху прижато шесть крючковатых лап, голова как башня, язычок дергается, а глаза такие огромные, что уже и не глаза вроде, а пчелиные соты, покрытые радужной пленкой…

– Видал? – крикнул Дмитрий. – В Большом Мире что-то вжикнуло бы мимо морды… А тут вся аэродинамика как на ладони!

Он тоже дергался от нетерпения, задирал голову. Резервуар наполнялся, раздувался, тяжело свисал, но ППН держала, только все больше растягивалась. Дмитрий сопел, клял какого-то Овсяненко, врача-дублера.

Наконец жидкости набралось столько, что огромный резервуар медленно устремился вниз. Перемычка лопнула с непривычно сухим звуком. Грушеобразный резервуар тут же в падении замкнулся в плотный, лепешечный, а не круглый с хвостиком, как рисуют падающую каплю и как подсознательно ждал Енисеев.

– Закрой глаза, – предупредил Дмитрий. – Малость пощиплет.

Влажная тяжесть обрушилась на плечи. Енисеев упал на колени, его прижало лицом к земле. Все тело вспыхнуло как в огне. Он вскрикнул, но боль ушла из тела так же быстро, как и появилась. Теперь кожа болезненно чувствовала каждое движение воздуха. Оглушенный, смутно ощутил на плече руку.

В сознание проник сочувствующий голос:

– Все-все. Кончено.

– Что это было? – прохрипел он.

– Грубо, да? Такая техника, а нас купают из обыкновенного медицинского шприца. Через иглу.

– Вода тоже обыкновенная?

– С добавками. Ты готов?

Енисеев поднялся, разбухший от воды, отяжелевший. Надо привыкать, теперь промокает в буквальном смысле насквозь. Если бы вода не ушла в землю, их не случайно окатили каплей на песке, то приклеился бы, как муха на липучке. Ждал бы, когда вода испарится. Даже мысли теперь идут вяло, заторможенно. Во всем теле начало щипать, будто и внутренности промыли йодом. Печень разбухла так, что подперла сердце, уткнулась в ребра.

– Побежали, – выговорил он с трудом. – Время здесь идет намного медленнее, но тоже идет…

– Идет, – согласился Дмитрий неохотно.

– В какой стороне видели вашего испытателя последний раз?

– Во-о-он там…

Енисеев передернулся от озноба, но теплый воздух уже начал проникать в тело. Мысли ускоряли бег, а мышцы задергались, требуя действия. Тепло вошло в тело удивительно быстро, прогрело его насквозь.

Мир был заполнен шелестом, стрекотанием, визгом, скрипом, писком. Проносились быстрые тени. Дмитрий осмотрелся, указал в сторону сине-зеленого тумана. Рука его показалась ужасной, словно скелет указывал Енисееву дорогу к смерти. Он сделал первый шаг, сильно наклонившись вперед. Воздух здесь плотный, хоть и не дотягивает до плотности воды, надо продавливать. Он, Евлампий Енисеев, всего лишь эксперт-мирмеколог, специалист по муравьям, знаток мира насекомых, а Дмитрий Алексеевский – первопроходец вроде Колумба или Гагарина. Он здесь уже бывал…

Где и потерял напарника.

Енисеев сделал первый шаг. Очень осторожный, рассчитанный… и тут же сверху обрушился воздушный вихрь. Его сбило с ног, отшвырнуло. Земля и мутное небо поменялись местами несколько раз, его несло как соринку, наконец застрял между каменных кристаллов вниз головой. Смутно удивился, не видит разницы, как торчать: вверх головой или вниз.

В трех шагах на кончик исполинской травинки сверху рухнул с жестяным треском сухих крыльев странный агрегат. Четыре слюдяных крыла, все – плотные, укрепленные темными жилками-склеритами, скрепленные цистерны брюшка, мощная толстая грудь размером с танк, огромная голова, где два фасеточных глаза занимают больше половины, страшная пасть, готовая мгновенно изжевать противника…

Стрекоза вздрогнула крыльями еще раз, а Енисеева, вырвав из расщелины, закатило под сухой стебель. Еще и забросало щепочками, булыжниками, что в Большом Мире всего лишь песчинки. Стрекоза тут же сорвалась, как будто ею выстрелили, унеслась, а воздух еще долго ходил струями, волнами, воздуховоротами. Енисеева мягко толкало во все стороны, пыталось поставить хотя бы на четвереньки. Замелькали оживившиеся микроорганизмы, засуетились, всем надо успеть поживиться на крохотной турбуленции, в этом вся жизнь…

В поле зрения появился почти не просвечивающийся силуэт, налился красками. У Дмитрия по-прежнему выпячена нижняя челюсть, пальцы безуспешно ищут рукоять десантного автомата, а глаза высматривают противника. Нет, живую силу противника.

– Насчет микробов не трусь, – заверил он слегка нервно. – Из шприца окатят по дороге еще не раз! Пока не придумают что-то лучше. Понимаешь, нам надо, надо умываться по утрам и вечерам, как… ну, всякие там жучки и паучки.

И здесь меня учат, подумал Енисеев. Администратор учил мирмекологии, жена учила жизни, городской транспорт – выживанию, коллеги – дипломатии, продавцы – смирению… Видимо, это и есть андропедия – наука о воспитании взрослого человека.

Он осмотрелся по сторонам, стараясь поскорее вжиться в атмосферу этого мира. Итак, по стволам и стеблям ползают, прыгают, скачут гигантские существа. Листья не проламываются, не прорываются, но все-таки этот мир правильнее, богаче, настоящее, чем тот, где всем правит гравитация. Нелепо, но именно этот мир правильнее, естественнее. Правда, об этом говорить вслух нельзя, его и так считают немножко кукукнутым.

На свисающем стебле, мимо которого прошли, сидит толстенькое, как винный бочонок, насекомое. Суставчатые усики ощупывают зеленое, разбитое на крупные ячейки поле. Под полупрозрачной кожей растения медленно струятся ясно видимые соки. Хлоропласты, творя фотосинтез, передвигаются по кругу, как заключенные на прогулке. Неопознанное насекомое без усилий вонзило длинный хоботок в мембрану клетки, Енисеев видел, как сок потек по этой трубочке, послушно и без усилий.

За толстыми стволами мелькнуло длинное полосатое тело, шелестнули десятки спаренных ног. Над головой пронеслась эскадрилья жуков, а под землей чувствовалось движение гигантских животных.

– Вот тебе Марс, вот и Венера, – бросил Дмитрий с нервным смешком. – Каждый будяк для нас стал деревом, а жучок или блошка – это слоны, коровы, медведи…

– Ошибка, – бросил Енисеев на ходу.

– Точно, – возразил Дмитрий. – Разуй глаза!

Самоуверенность испытателя-десантника раздражала, как и его вздутые мускулы, выпяченная челюсть, картинная фигура. Енисеев сказал лекторским тоном: