Автопортрет

Вспоминаю, как отец признавался в желании сидеть в халате и кресле, с трубкой в зубах и чтоб вокруг него копошились детишки. Так он представлял картину семейной идиллии. Все смяла война: раскидала пятерых детей по эвакуации, старший Лев в сорок третьем ушел на фронт, только Надежда, родившаяся в августе сорок первого, была с матерью в блокадном Ленинграде. Сашенька умер в сорок восьмом. Я родился после войны. Четверых детей уже нет. Нет и отца с матерью.

30 декабря 1982г.

Володя Подпальный, которого взяли-таки в наш гараж механиком, узнав об амнистии, низко поклонился земле и перекрестился. Его, возможно, амнистируют начисто, как орденоносца. И -статья связанная с неосторожностью: наезд на пешехода, срок 5 лет. "У меня тоже неосторожность, - заявил паренек в автобусе. - Украл неосторожно. Забыл по сторонам посмотреть. Буду требовать снятия половины срока".

"Крокодил" прислал письмо. Из двух рассказиков вернули один. Второй предложат редколлегии. Получил гонорар из "Экономической газеты" - 23 рубля. Все потратил на новогодний антураж. Купил хлопушек, пачек бенгальских огней и "маскарадную шапочку", как ее назвала продавщица, а по сути - летняя бумажная панамка с автодорожными знаками. Бутылку водки охране. Бутылку водки - нам; "московской", на винте, с давно забытой зеленой наклейкой. И проч. и проч.

Парадоксальность нашего масштаба цен. За двухкомнатную квартиру в 27 кв. м со всеми удобствами и балконом мы платим столько же, сколько стоит бутылка хорошей водки - 7 рублей. Ну, это не считая телефона и электричества. Электричество и связь тянут еще на пятерку - бутылку водку похуже. Два фуфыря - квартира в месяц.

Надеемся, надеемся, надеемся.

Пожелания самому себе: писать, печататься, не пить (вернее, продолжить режим воздержания, взятый в 1982 году), жить дружной семьей и удачно закончить мытарства в пос. Коммунар. Старый год подарил нам Указ об амнистии. Хотелось бы, чтобы Новый год дал реальную свободу.

1 9 8 3 год

3 января 1983г.

Будильник звенит, как трамвай. Кажется, что трамвай подъехал к кровати и звенит, требуя дороги.

Генку закрыли в прошлом уже году. Взяли на вечерней проверке.

От него остался грязный рюкзак и карманные пластмассовые шахматы. Лишнюю кровать разобрали и снесли коменданту в кладовку. Коля рыпнулся было, ходатайствовать за дружка-железнодорожника, но я остановил.

- Не бегай по начальству. Не проси.

- Мы же договаривались, - попер на меня Коля.

- Но не договорились.

- Я человеку уже обещал!

- Пошел на хер! - Я встал с табуретки и поставил на газ чайник. Если бы он рыпнулся - дал бы ему по морде.

Сашка сказал, что унесенная кровать было роковой - на ней спал Максимов, Балбуцкий и в последнее время Генка.

Коля мне надоел. Зарывается и мелко упивается своей властью в отряде. Набьют ему когда-нибудь мужики морду. Милиция на многое глаза закрывает, а Коля, как последняя сука, жмет и давит честных мужиков. Даже походка у него изменилась: уже не проводник, а начальник поезда. Неторопливость, важность во взгляде, раздумья по пустякам на челе. До меня дошли слухи, что Коля тянет с некоторых выпивку за маршрутку. Если это правда, поставлю перед Советом общежития вопрос о его замене. Элементарно - поговорю с мужиками, и заменим. Не помню, чтобы свои же тянули бутылки за выезд на выходные. Не было такого. Железнодорожные новации - как с зайцев брать. Одно дело отрядному выставить, чтоб прикрыл по случаю, и другое - своему же химику, у которого нос в таком же говне, только он ближе к начальству.

Я решил укоротить свое мотанье в город, чтобы не рисковать на финише. Если заметут в городе - физдец амнистии. Собираю документы для комиссии по УДО.

Обычно Коля приносил мою маршрутку и клал на тумбочку. И Сашкину приносил.

Тут сказал:

- Вы за своими маршрутками сами ходите. А то мне неудобно вам носить.

Коля знает, что на вахту я сдаю один график дежурства, более частый, а работаю по другому. Так все делают, кто осчастливлен режимом сутки через трое. Решил меня подколоть или напомнить, что он - Предс. совета отряда.

- Химичат с этими графиками много, - озабоченно сказал Коля. - Надо бы отменить... Сплошные нарушения через эти графики. - Как бы в общем рассуждал, но в моем присутствии.

Я помолчал, а потом задумчиво спросил, не сбрасывали ли его с поезда в бытность проводником.

- Меня хрен сбросишь! - огрызнулся Коля. - Я сам любого сброшу!

Нервы у меня стали - ни к черту!

6 января 1983 года.

Вчера произошел забавный случай. Я бы снабдил его девизом - "У страха глаза велики".

Я отметился в комендатуре на вахте, что иду в ночную смену, и поехал домой. Получил долгожданный гонорар из "Науки и религии" 76 руб. Купил большой торт, мы с Ольгой и Максимом славно поужинали, и я сел работать.

Написал новеллу "Бег" с подзаголовком "Этюд в зеленых тонах". Причину такого подзаголовка до сих пор не пойму. Так захотела моя левая нога...

В 23-30, когда я допечатывал последнее предложение - "В кособоком переулке стоял желтоватый сумрак...", в дверь позвонили. Я выключил на кухне настольную лампу и замер. Ольга замерла в комнате под одеялом. "Милиция!"

Звонили еще трижды с промежутками. Мы делали вид, что нас нет дома. Минут через пять я двинулся к двери по скрипучему полу коридора. Шел я минут десять. Но до самой двери дойти побоялся, так как услышал на лестнице возню, звяканье ключей и приглушенные голоса. Я решил, что нашу квартиру решили обокрасть, для того и звонили. Поднял с постели Ольгу и послал ее на кухню к телефону - ждать моих указаний о вызове милиции (если потребуется). А сам замер в коридоре, прислушиваясь.

Темно. Только свет от уличного фонаря. На лестнице сдавленные голоса мужской и женский. Я жду, когда они вставят в скважину ключ и тогда закрою замок на собачку. Вспоминаю, кстати, что год назад потерял ключи, когда катался на катере с Михайловым. Ольга трясется в рубашке на кухне, перед телефоном. Босиком. Ждет моей команды. Мимо наших окон проезжает такси и сворачивает за дом, к нашим парадным. Это мне Ольга шепотом докладывает. Все ясно. Уже и такси подогнали для вывоза вещей.

Хлопает входная дверь парадной. Шаги, удаляющиеся голоса. Уходят. Сорвалось. Что-то им помешало.

Не двигаемся еще минут десять. Прислушиваемся. Плачет во сне Максимка. Ольга на цыпочках идет к нему и успокаивает. Я подбираюсь к дверному глазку и смотрю на лестницу. При тусклом свете лампочки видна только коляска, которую мы оставили после гулянья, чтобы она обсохла, и больше ничего. Прислушиваюсь самым внимательнейшим образом, и мне кажется, что на лестнице кто-то есть. Может, он стоит у окна, вне зоны видимости. Может, присел под дверью, и в глазок его не видать. Скашиваю глаза на замочную скважину. Мне отчетливо видится, как желтенький лучик проникающего через нее света дрожит и временами исчезает. Скрипучий, расхоженный около двери пол не дает мне пошевелиться. Я долго прислушиваюсь и, наконец, после совещания с Ольгой одними губами, решаю погреметь ключами и закрыть дверь на оба замка. Если это милиция, и она еще на лестнице, то звонки продолжатся. Если грабители убегут.

Запираю. Тишина.

Сидим с Ольгой на кухне и строим различные предположения. Я думаю - кто меня вломил милиции? Или это Ольгины знакомые думали, что меня нет дома, и наведались. Ольга клянется, что такого не может быть. Масса предположений. Ольга разнервничалась и съела две котлеты с булкой.

Мне надоедают сомнения, и я выхожу на лестницу. Никого нет. Спускаюсь к двери. Выпал легкий снежок, и около парадного вижу отчетливые отпечатки сапогов.

Встаю в 5-30, беру рукопись, бутерброды, чай и уезжаю на Комендантский аэродром. Прячусь от возможного повторного визита милиции.

К концу дня выясняется, что звонила в нашу дверь Антошкина бабушка, которая решила, что мы забыли на лестнице коляску.

- Женщины, между нами говоря, сволочи, - изрек Коля Лысов. - Они так и ждут момента, чтобы проявить издевательство над человеком. Так и ждут...