Жестяной бор

К ним, страшно торопясь, плелся черный человек в лохмотьях, и только когда он приблизился вплотную, Андрис узнал Юсуфа. Андрис выбрался из машины и встал, опираясь локтем о ее крышу.

– Ты жив, – сказал он Юсуфу. – Садись, отдохни.

– Нет, – сказал Юсуф. – Там раненый. Хочет видеть тебя. Его зовут Глеб Синицкий.

Глеба Синицкого Андрис знал – это был один из самых доверенных помощников Хаппы. И то, что он здесь…

– Марина, – сказал Андрис. – Пойдем со мной.

Марина не ответила. Она сидела в странно напряженной позе, зажав ладони между колен, и чуть покачиваясь вперед-назад. Андрис тронул ее за плечо – она вздрогнула и посмотрела на него.

– Нет, – сказала она. – Нет, больше… самое последнее… – она судорожно вздохнула. – Нет. Я пойду домой. Мне уже безопасно – я никому не нужна. Я пойду.

– Марина, – беспомощно начал Андрис, она его прервала:

– Ничего, – сказала она. – Это пройдет. Это очень обидно, но это пройдет. Не думай… Да! Дай-ка мне ту запись, я попробую поработать с ней.

Голос ее был жестким и упрямым, и у рта обозначились твердые мужские складки.

– Какую запись? – не сразу понял Андрис. – А, эту… – он вынул из сумки диск с ярлычком: «Хим. зависимости» и одну магнитофонную кассету, протянул их Марине, потом вдруг передумал и сунул диск обратно в сумку. Марина молча взяла кассету. Их руки соприкоснулись, и на лице Марины возникла на мгновение – тут же подавленная – гримаса брезгливости. Андрис застегнул молнию сумки.

– Да, – сказал он, – как же ты пойдешь? Патрули везде.

Марина пожала плечами. Потом вдруг вспомнила, вынула из кармана браунинг и подала Андрису.

– Чуть не унесла, – усмехнулась она.

– Мадам, – сказал Юсуф, – через час-полтора мы развернем временный лагерь – где-то поблизости. Если можете, побудьте где-нибудь рядом.

– Хорошо, – сказала Марина. – Я побуду где-нибудь здесь.

– Меня зовут Юсуф Эсен-бей, запомните. Эсен-бей.

– Хорошо, – сказала Марина, – я запомню.

– Несколько дней будет особое положение…

– Спасибо, – сказала Марина. – Не заботьтесь обо мне.

Глеба узнать было невозможно: красное, в пузырях и клочьях отставшей кожи лицо его лоснилось от мази, а подбородок подпирал марлевый валик толщиной в руку. Андрис опустился на колени рядом с носилками. Он уже знал, что произошло с Глебом: чем-то тяжелым его ударило в основание шеи и раздробило позвонки. У него были шансы выжить, но шевельнуть рукой или ногой он не сможет никогда.

– Глеб, – позвал Андрис. – Глеб, ты меня слышишь?

Глеб шевельнул бумажно-белыми губами – пена в уголках рта, – потом лицо его свело судорожной гримасой, и распахнулись глаза. Глаза были отдельно от всего. Глеб опять шевельнул губами, и теперь Андрис расслышал:

– Прости.

– Ты о чем? – спросил Андрис.

– Прости. Прости. Я не знал, что будет так грязно. Прости.

– Да что случилось?

– В кармане, – сказал Глеб.

Одет он был в серую охотничью куртку, и нагрудные карманы ее были сложны и объемисты, как портфели. Из одного Андрис выудил плоский карманный «Корвет», из другого дискет-блок.

– Это? – спросил Андрис.

– Это, – сказал Глеб. – Пароль – «Вэйлэйер». «Вэй-лэй-ер», запомни. Ты все узнаешь. Сам решишь, что с этим делать. Не знаю. И прости, я не сразу понял, что к чему. Только… недавно… – он вдруг замолчал, глаза закатились, рот приоткрылся. Андрис схватил его за руку – пульс был.

– Надо что-то делать, – сказал Андрис. – Надо же с ним что-то делать…

– Его уже смотрел врач, – сказал Юсуф. – Его перевязали. Пойдем.

– Но… – Андрис знал, что все бесполезно.

– Три тысячи раненых, – сказал Юсуф. – В городе. За ночь. И две больницы. Военный госпиталь развернется только вечером.

– Я понимаю, – сказал Андрис.

Все было так, как он предполагал, да и все остальные тоже предполагали, просто стоило убедиться. Трубы отопления когда-то – когда? – перерезали и заварили, и потом к одной из них через компрессор подвели газ из магистрали, а второй компрессор качал воздух. Все обгорело и оплавилось, но понять можно. Пустых кислородных баллонов, как было в Стингли, не оказалось, впрочем, о том, что кислород не использовали, можно судить и по мощности взрыва; в том же Стингли, где в систему отопления закачали кислородно-пропановую смесь, в доме выломало кирпичные стены – под окнами, там, где радиаторы… Здесь просто разлет осколков и последующий пожар. Впрочем, и без пожара бы… Андрис полез обратно: баллончика маски хватало на пять минут, да и жарко было чудовищно.

Его обступили, помогли снять комбинезон. От комбинезона валил пар. Кто-то протянул открытую банку пива. Андрис проглотил пиво – по лицу тут же потек пот. Он автоматически смахнул пот, потом увидел свою руку – черную, как угольная лопата.

– Ну? – спросил Юсуф.

– Как мы и думали, – сказал Андрис. – Два компрессора: газ и воздух. Все сгорело к чертовой матери. Воды по колено. Кипяток. Думал, сварюсь.

– Отдохни, – сказал Юсуф. – Ты уже, по-моему…

– Нормально, – сказал Андрис. – Пока еще нормально.

Он принял у Юсуфа свою сумку и чуть не уронил ее. В сумке было несколько тонн веса.

Управление теперь походило на лагерь скваттеров. По периметру стояли тяжелые грузовики и автобусы, а внутри – где на столах, где просто на земле, путаясь в проводах, – перебирали какие-то папки, бумаги, карточки; после взрыва за несколько минут, оказавшихся в его распоряжении, Юсуф сбросил всю память полицейского компьютера в городскую сеть, и теперь весь состав его отдела с помощью маленьких «СТБ» собирал ее по частям. Андрис забрался в кабину одного из грузовиков. В кабине пахло синтетической обивкой. Он лег на сиденье – оно было длинное, почти в его рост, вытянулся и застонал. Было начало третьего.

Никогда раньше он не попадал в подобные ситуации и теперь не знал, как себя вести. Все было каким-то ненастоящим, запредельным, заоценочным. По ту сторону добра и зла, усмехнулся он про себя. Зато все понятно. Он приподнял голову, посмотрел на полицейский муравейник. Понятно. Ну и что? Что мне делать с этим пониманием? Лео… Лео бы сказал. Что-нибудь очень жесткое. Андрис вспомнил, как месяца за два до гибели Лео предложил Хаппе проект быстрого пополнения государственного бюджета. Организуй отдел, который бы занимался киднапингом, сказал он. Если поставить дело на широкую ногу… на прочную государственную основу… Хаппа тогда обиделся и как-то неуклюже огрызнулся. Ай да Лео, Кассандер ты наш раздолбанный и мрачный, вот так помрешь и знать не будешь, предсказал ты или подсказал…