Опоздавшие к лету

– Чего ты от меня хочешь? – тихо спросил он.

– Хочу, чтобы ты понял одну вещь, – тоже тихо сказал Петер. – Нельзя говорить не всю правду. Раз мы с тобой взялись за такое дело, так делать его должны честно. Мы можем – технически – подровнять, подгладить истину. Можем. Но нам этого делать нельзя. Пусть господин Мархель этим занимается. Что там, на этой ленте?

Шанур помолчал, потом неохотно сказал:

– Саперы купили у охраны девочек из киногруппы…

– Так я и думал, – сказал Петер. – Просто…

– Не просто, – сказал Шанур. – Если бы просто… Они устроили целый обряд. Праздник Гангуса, Слолиша и Ивурчорра.

– Ну, и?..

– Все.

– Ты это и снимал?

– Это и снимал. Разожгли костры…

– А теперь хочешь засветить?

– Но ведь могло же меня там не оказаться, правда?

– Могло. Но ты оказался.

– И очень жаль.

– Жаль. И не только это. Знаешь, Христиан, сколько бы я дал, чтобы не оказаться в лагере «Ферт»? Или в Ловели у рва? Или на допросах в ГПТ? Или на переправе через Юс? Рассказать тебе, как там переплавлялись? Нагнали штрафников, поставили сзади пулеметы… сзади пулеметы, впереди пушки – куда, думаешь, они пошли? Лежали – как волна прибойная замерла… высокая такая волна… пулеметчики с ума сходили, а стреляли – приказ… А потом в воду – куда иначе деваться? Кипела вода… я раньше думал, когда говорят: река покраснела от крови – что это метафора. Вот тебе – метафора. А я стоял и снимал. Или когда Примбау горел – его просто засыпали фосфором, и все горело, и люди горели, там же полным-полно народу было, беженцы, ребятишки – а я снимал… Крепись, старик. Работа такая.

– Работа… То, что ты рассказал, – это все в рамках, понимаешь? Это ужасно, но это в рамках. А у меня – за рамками. Как если бы… помнишь, в прошлую войну была осада Флоттештадта? Там половина гарнизона перемерла от голода и жажды, помнишь? Великий подвиг, образец преданности… Так вот, если бы оттуда дать репортажи о том, как, допустим, генералы поедали своих подчиненных… как бросали жребий, кому идти в котел… Понимаешь? Это ведь все могло быть, но точно-то мы не знаем – и слава богу, что не знаем…

– Я понимаю. Конечно, это было бы страшно. Это погубило бы те красивые сказки, на которых нас с тобой воспитывали. А ведь ни один генерал в той осаде от голода не умер, кстати… Но по крайней мере мы знали бы все точно, и не было бы места для выдумок. Правдой историю не исказить.

– Не исказить. Но ведь есть же стыдные тайны?

– Это не нам с тобой решать.

– А кому? Господину Мархелю? – Шанур сморщился, как от зубной боли.

– Нет, конечно.

– А кому тогда?

– Не знаю. Никому конкретно. Это само собой решится. А мы должны дать материал для такого решения.

– Бесполезно все это, – с тоской сказал Шанур. – Все равно кто-то конкретный будет решать, и будет фантазировать на нашу тему, и создаст нас по своему усмотрению – для подтверждения своих маленьких истин…

Оба вдруг замолчали, потому что почувствовали неожиданно, что земля уходит из-под ног и стремится куда-то далеко и неодолимо, и сам ход времени отдался гулко и протяжно, как безначальный звук лопнувшего в небывшие времена рельса, и будто пронизывающим ледяным ветром потянуло сквозь них, прозрачных, и сквозь мир, и сквозь вековечные скалы, такие крошечные и такие хрупкие, потянуло то ли из прошлого в будущее – и тогда непонятно было, почему же ветер настолько стерилен, и нет в нем запахов пожаров и хлеба; то ли из будущего в прошлое – но почему он холоден, как в бесснежную злую зиму, и тосклив, и ровен, будто бы там, в будущем, не за что зацепиться и не на чем задержаться и остается только лететь, лететь призрачно, зло, ледяно и свободно? Будто бы нечего ждать и не на что надеяться, и можно без суеты и ненужного шума устраивать потихоньку свои дела, чтобы быть готовым в урочный час… Петер опустился рядом с Шануром, и так они сидели долго, а ветер все дул, и дул, и дул…

Открытие памятника инженеру Юнгману было запланировано на двенадцать часов дня, но состоялось на три часа раньше, причем совершенно тайно; об изменении срока знали только господин Мархель, генерал Айзенкопф и Петер. Генерал произнес краткую речь, глядя поверх объектива – там был прикреплен лист бумаги с текстом. Господин Мархель с приклеенными усами и бровями и в форме саперного майора сдернул брезент. Бронзовая фигура инженера Юнгмана имела несколько неопределенный вид: то ли бронза не способна была передать особенности лица покойного, то ли сказалась нехватка мастерства и опыта у доморощенного скульптора, то ли еще что – но только в чертах инженера проглядывала то нехорошая улыбка господина Мархеля, то надменность генерала; и правая рука его не то указывала направление движения – но для этого она была поднята чересчур высоко, не то означала римское приветствие – но слишком уж неуверенное, скованное, без предписанной уставом истовости и самоотречения; саперы говорили потом, что бронзовый инженер хочет проголосовать попутку через мост, да только вот что-то никто не едет…

– Странная закономерность, Гуннар, ты не замечаешь? – говорил после церемонии генерал. – Чем старше по званию становится сапер, тем больше вероятность, что он окажется предателем. Будто короны эти отравляют его душу… Две тысячи рядовых – предателей нет. Четыре сотни унтер-офицеров – предатель один. Девяносто два младших офицера – предателей шесть. Одиннадцать старших – из них трое наверняка и еще двое под подозрением. Кошмар! Будто повышение звания не только не укрепляет естественной преданности Императору, а наоборот – стимулирует какие-то теневые, я бы даже сказал – негативные моменты сознания индивидуума. Конечно, обретая власть, человек начинает иначе относиться к власти над собой – но не до такой же степени, черт побери!

– Чему ты удивляешься? – спросил господин Мархель. – Враг и не станет целиться вниз, в основание пирамиды. Он будет целиться в самый верх, в нас с тобой, но ведь мы-то ему не по зубам, не так ли? – ну и чуть ниже. Я уже давно думаю на эту тему. Все то, что мы видим сейчас: саботаж, явный и скрытый, случаи неповиновения, снижение темпов – все это очень легко объяснить именно тонким, я бы даже сказал – деликатным вмешательством вражеской агентуры. И цель, которая стоит перед нами, – это найти способ обезвреживать ее еще до того, как она начнет активно себя проявлять.

– Интересная мысль, – сказал генерал. – И как ты это мыслишь?

– Следует исходить из того, что любой агент – это человек с двойной моралью. Так или нет? Та, глубинная, истинная его мораль – это как бы лицо, а вторая, та, что мы видим, – это как бы маска. А чем лицо отличается от маски? Чем, Йо? Не знаешь? Да просто лицо более пластично, а маска статична, и с этим ничего не поделать, даже если очень захотеть. Представь себе: тысяча человек, и все плачут. Тут выходишь ты и командуешь: смейтесь! И сразу становится ясно, кто в маске, а кто – настоящий. На таком вот сломе они все и попадутся.

– Интересная мысль, – повторил генерал. – А как ты это предполагаешь осуществить?

– Уж это-то предоставь мне, – сказал господин Мархель. – И знаешь что? Твой этот майор по особым поручениям – он сильно тебе нужен?

– Да как тебе сказать, – замялся генерал. – Потерплю, если надо.

– Я хочу его на это дело натаскать, по-моему, он парень толковый.

– Толковый-то он толковый… – генерал не договорил. – Ладно, бери. Вельт!

Вошел и щелкнул каблуками майор Вельт.

– Поступаешь в распоряжение господина Мархеля, – сказал генерал. – Будешь ему во всем подчиняться, как мне. Понял?

На какой-то миг майор растерялся: губы его капризно надулись, глаза заморгали, и даже слеза блеснула. Но он, человек военный, взял себя в руки, судорожно выпрямился и четким штабным баритоном выразил свое полное и безоговорочное согласие с любым, даже таким бесчеловечным, решением генерала.

Инструктаж майора состоялся тут же.

– Значит, так, – сказал господин Мархель. – Слушайте и запоминайте. Вы будете работать с донесениями военнослужащих друг на друга. Какова ваша задача? Самым тщательным образом вы проведете статистическую обработку донесений и выявите следующие группы: первая – на кого поступает максимальное количество донесений; вторая – на кого их совсем не поступает; вычислите среднее количество доносов на один объект доносительства вообще и по категориям: рядовые, унтер-офицеры, младшие офицеры и старшие офицеры; вычислив это, установите поименно лиц, на которых падает среднеарифметическое и среднеалгебраическое число доносов – опять же вообще и по категориям. Произведете изъятие этих лиц. Далее: выявите субъектов доносительства, при этом обращая внимание на, так сказать, максималистов – агентура способна проводить подрывную работу и таким иезуитским методом – и на тех, кто вообще не пишет доносов; именно в этих группах наличие агентуры наиболее вероятно. Далее – выявите, кто именно донес на тех, кого вы подвергнете изъятию, и проведите поощрительные мероприятия, например, выдвинув их на руководящие посты. Вся эта работа должна проводиться циклически, и цикл установим… ну, дней пять. Надеюсь, за пять-то дней будет набираться достаточный информационный массив?