Страница 14 из 93
Воины стояли к нему спинами, над чем-то нагнувшись, невнятно переговаривались. Алексей подошел, тронул кого-то за плечо. Ему молча дали пройти.
В высокой траве лежал мальчик лет десяти. Он полз от леса к ручью и то ли потерял сознание, то ли умер. Алексей уже было выпрямился, чтобы велеть кому-нибудь вырыть быстренько могилу и похоронить ребенка, но – что-то задержало его взгляд. Руки. Непропорционально большие кисти. И даже сквозь слой грязи видно было, что пальцы этих рук волосатые.
Он носком сапога поддел лежащего за плечо – кто-то предостерегающе экнул – и перевернул на спину. Мертвец, уже окоченевший. Несколько часов.
Присел, всмотрелся. Так вот это кто...
Лицо со скошенным узким лбом, стянутые к вискам глаза, короткий острый нос. И – необыкновенно мощные выступающие вперед челюсти. И грудная клетка выступает вперед острым клином. Стеганая кожаная курточка с нашитыми стальными кольцами... Наездник на птице.
Алексей выпрямился, посмотрел туда, откуда он приполз. Прошел шагов двадцать.
Птица лежала на боку, оттопырив согнутое крыло, вся изломанная, мокрая, совершенно не страшная. Говорили, что эти птицы умирают в полете, как конь на скаку. Но, похоже, эта умерла иначе...
У основания крыла торчало оперение стрелы. И еще одна стрела, кажется, виднелась из-под шеи.
На всякий случай Алексей обошел птицу со спины, подальше от страшноватых когтистых ног. Коротко воткнул острие меча под гребенчатый затылок и тут же выдернул. Птица дернулась. Но кровь уже не ударила струей, а потекла не сразу и слабо.
Тогда он рассек ремни упряжи, одну сумку снял, а вторую выдернул из-под мертвой твари.
К той второй приторочены были короткие ножны. Очень богатые. Он пошарил вокруг глазами и увидел меч птичьего наездника – легкий, изогнутый, но в отличие от Аникита с заточкой по внутренней кривизне и не с острием, а с крючком на конце. Скорее огромная бритва, чем меч.
Клинок из многослойной стали, видно по рисунку. Кроме клейма мастера... когтистая птичья лапа, – еще и письмена на непонятном языке. Травление, четыре длинных слова вдоль всего обушка. Рукоять же выполнена в виде стилизованной змеи, откинувшей голову для удара. Глазами змее служат два крупных граната. А может быть, и рубина, поскольку гранат редко оправляют в золото...
– Хороша игрушка? – повернулся Алексей к Ярославу. И осекся. Ярослав смотрел на меч, как отрок на голую женщину. – Ты знаешь, чей это? – осторожно спросил он.
Ярослав кивнул. Проглотил комок. Еще раз склонился, чтобы рассмотреть лучше.
– Это меч мастериона Уэ Высокие Сени. Мастерион – что-то вроде императора этого народа, – пояснил он на случай, если Алексей не знает.
Но Алексей, разумеется, знал.
– Значит, там, у ручья, лежит сам Уэ, – сказал он и посмотрел на Ярослава.
Тот кивнул. Не то чтобы неуверенно, а с каким-то сомнением в правильности того, что подтверждает этот непреложный факт – а следовательно, отвечает за все последствия...
– Как положено хоронить этих мастерионов, ты знаешь? – спросил Алексей.
– Все равно не сумеем. Ну, например... вместе с птицей... И – насыпать курган.
Алексей коротко присвистнул. Неправильно истолковав этот звук как призыв, затопали воины. Бежать им было всего ничего – полсотни шагов. Как раз на предел видимости.
– Звал, старший?
– Да, – сказал он. – Похороним паренька по-людски.
Ответом ему была неслышная и неслыханная ругань. Но – похватали лопаты и в четверть часа откидали под ближайшим дубом продолговатую ямку.
Наездника завернули в кусок промасленного холста, которым прикрыты были на случай дождя пушечные стволы, опустили в могилу. Птице места там не нашлось бы, поэтому Алексей отсек лапу и маховый конец крыла; лапу уместил в ногах, крылом укрыл. Меч положил под правую руку.
– Доброго тебе пути, человек, – сказал он. – Иди смело и не оглядывайся назад.
Пока мертвеца забрасывали землей, Алексей тесаком снял с дуба пласт коры, луб – и на обнажившейся древесине вырубил... «Уэ Высокие Сени», потом напряг память и добавил... «VIII 12 день 1997».
Он ошибся на один день. Уже начиналось тринадцатое.
Через час после похорон – туман начал подниматься – от моста прибежал босиком (сапоги в руках) дозорный и прошептал, что, похоже – идут...
Император очнулся уже внизу. Вернее – стал вновь помнить себя, потому что в момент этого самого возвращения в память стоял посреди учиненного в обеденном зале разгрома и отдавал разумные приказания. В высокие окна лился свет, он кинул взгляд на то, что происходит снаружи, но там был только сад, еще темный, и лишь облака в небе – сияли. Потом он понял, что это не облака, а дымы, застывшие в безветрии над городом...
Что ж, о мертвых будем скорбеть, но будем скорбеть потом. Общий ужас был необходим, чтобы опрокинуть сотканные чары, прорвать паутину, помешать ударить в ответ. Правда, это спутало карты и Турвону... а может быть, повлияли еще и те чары, которыми конкордийские чародеи в подземной скрипте опутывали плененного Полибия.
Полибий, вспомнил император. Он-то мне и нужен.
Нет, сказал он сам себе решительно. Не сейчас. Ты должен отдохнуть, он должен утомиться. Тогда вы... он с одной стороны, ты и все твои чародеи – с другой, – окажетесь если и не на равных, то хотя бы на сравнимых позициях.
Император отвлеченно, будто речь шла о ком-то постороннем, отсчитал необходимое для набора сил время. Получался ранний вечер, пять-шесть часов.
Пусть будет так. Он повернулся – и вдруг боковым зрением увидел Мардонотавра. Зверь стоял в пол-оборота к нему и будто прислушивался к чемуто, наклонив голову. Но когда император осторожно переместил взгляд на него, зверь пропал – остались только черепки разбитой посуды, сваленные кучей стулья и грязные разводы на прорванных шелковых обоях...
Глава пятая
Как всегда перед боем, Алексей испытывал то, что сам называл «лихорадочным спокойствием». В каком-то смысле он любил это состояние: тревоги и заботы мельчали, всяческие занозы в душе и сердце переставали колоть... и вообще мир упрощался. Он упрощался до такой степени, что становился почти понятен. Как будто удавалось посмотреть на него сверху. Не различить было деталей, но – схватывалась картина. Она даже могла запомниться на некоторое время...