Страница 4 из 73
– Господи! – простонала канониса. – Что будет со мной? Помолитесь за меня, дорогая княгиня!
И сиреневое платье исчезло в кабинете министра, оставив Марианну в одиночестве. Было тепло в этой комнате, где окна стояли наглухо закрытыми, а пятна краски и гипса, покрывавшие стекла, ясно говорили, что для сохранности мебели лучше их не открывать, пока идет ремонт. Чтобы легче дышалось, Марианна распахнула просторный плащ, который она носила поверх легкого платья из зеленого шелка, и распустила атласные завязки шляпы. Она чувствовала себя утомленной и грязной, в состоянии, малоприятном для стычки с министром полиции. Она отдала бы что угодно за ванну… но когда у нее появится возможность выкупаться? Позволят ли ей вернуться к себе? Какие обвинения ей предъявят? У Императора вошло в привычку проявлять недобросовестность, когда он находил причины для злобы, и Марианна перебирала в памяти некоторые сцены их прошлой любви, полные жаркой страсти, но также полные и предчувствия грозы, возбуждавшей тревогу.
Дверь снова отворилась.
– Пусть госпожа изволит следовать…
Появившийся привратник широко открыл перед нею большой, богато обставленный рабочий кабинет, ни в чем не походивший на кабинет Фуше. Там, под громадным, в рост, портретом Императора, за столом красного дерева сидел приятной внешности брюнет с бархатными глазами, но немного вялыми чертами лица, работая или делая вид, что работает, над каким-то досье. При виде его Марианна вспомнила, что уже встречалась с герцогом де Ровиго, но он тогда не показался ей симпатичным. Выражение его лица, одновременно самодовольное, высокомерное и полное тайного удовлетворения, было из тех, что всегда действовали ей на нервы. То, что он даже не поднял глаз при ее появлении, еще усугубило антипатию и плохое настроение Марианны. Пусть это неучтивое поведение не предвещало ничего хорошего, но молодая женщина решила, что надо заставить его уважать если не личность, то хотя бы ее положение и имя, которое она носит. В той мере, в какой она заслуживает…
Уверенным шагом она пересекла комнату, села в стоявшее против бюро кресло и елейным голосом спросила:
– Особенно не беспокойтесь из-за меня, но… когда у вас появится свободная минутка, господин министр, может быть, вы согласитесь сообщить мне, по какому поводу я имею честь находиться здесь?
Савари вздрогнул, бросил перо и посмотрел на Марианну с изумлением, если не искренним, то делающим честь его актерскому искусству.
– Мой бог!.. Дорогая княгиня! Вы здесь!
Он вскочил с кресла, обежал бюро, схватил руку, которую ему и не думали предложить, и почтительно прижал ее к губам.
– Мои извинения! Но какая радость увидеть вас наконец вернувшейся в Париж! Вы не представляете себе, с каким нетерпением вас ждали!
– Но… наоборот, я отлично это представляю, – сказала полушутя-полусерьезно Марианна, – если принять во внимание то рвение, с каким ваши жандармы осматривали мою карету на заставе Фонтенбло! А теперь, если вам угодно, перестанем играть в кошки-мышки. Я освобождаю вас от многословной учтивости, ибо я проделала долгое путешествие и сильно устала. Итак, скажите поскорей, в какую тюрьму вы пошлете меня и, вдобавок, на каком основании!
Глаза Савари округлились, и на этот раз Марианна могла бы присягнуть, что это изумление не было притворным.
– В тюрьму? Вас?.. Дорогая княгиня, но почему же? Это очень странно, но сегодня вечером я слышу разговоры только об этом. Вот и госпожа Шатеней…
– Была уверена, что вы собираетесь упрятать ее за решетку. Еще бы! Такие мысли невольно приходят в голову, когда арестовывают!..
– Но вы не арестованы, ни она, ни вы! Просто я поручил моим агентам известить о вашем приезде и сообщить, что я непременно хотел бы видеть вас по возвращении в Париж, так же, как я выразил желание встретиться с канонисой де Шатеней… Поймите меня: покидая этот дом, мой предшественник… гм, уничтожил все досье и регистрационные карточки. Из-за этого я оказался на голом месте.
– Уничтожил? – спросила Марианна, ощущая комизм положения. – Вы хотите сказать, что он…
– Все сжег! – жалобно вымолвил Савари. – По наивности я доверился ему. Он предложил мне, что останется здесь еще на несколько дней, чтобы «навести порядок», и за три дня, целых три дня, проведенных тут взаперти, он предал огню свои тайные досье, регистрационные карточки агентов, корреспонденцию, которую он вел, все, вплоть до писем Императора! Именно это вызвало такой гнев Его Величества. И теперь господин Фуше изгнан в Экс и должен думать о том, как спасти свою голову от справедливой мести Императора. И я пытаюсь с той доставшейся мне малостью восстановить по колесику сломанную им машину. Поэтому я решил войти в контакт с теми, кто когда-либо имел связь с этим домом.
Красные пятна, гнев и стыд смешались на лице Марианны. Теперь она все поняла. Этот человек, попав в стесненные обстоятельства из-за тяжелого наследства, готов на все, что угодно, чтобы доказать своему хозяину, что он по меньшей мере равен Лису-Фуше! Но поскольку он далеко не обладал ловкостью и уменьем предшественника, он совершал оплошность за оплошностью. И он воображает, что она снова подчинится приказаниям полицейского, даже министра… Тем не менее, чтобы окончательно прояснить свое собственное положение, она осторожно спросила:
– Вы уверены, что Император не причастен к… приглашению, сделанному мне на заставе Фонтенбло?
– Никоим образом, дорогая княгиня! Единственное мое желание поближе познакомиться со знаменитой особой, о которой весь Париж говорит уже две недели, побудило меня дать распоряжение, как я вижу – неверно истолкованное, за что, я надеюсь, вы меня простите.
Он придвинул свое кресло к креслу Марианны и взял ее за руку. В то же время его бархатистые глаза подернулись сладостной истомой, не предвещавшей молодой женщине ничего хорошего. Савари, она это знала, имел большой успех у женщин, но он был не в ее вкусе. Не следовало позволять ему зайти далеко в бесплодной попытке. Осторожно освободив руку, она спросила:
– Итак, все говорят обо мне?
– Абсолютно все! Вы героиня всех салонов.
– Слишком большая честь! Следует ли понимать, что Император тоже входит в число «всех»?
Савари смущенно отодвинулся.
– О, сударыня, Его Величество никоим образом не может быть включен в их число.
– Пусть будет так! – раздраженно заметила Марианна. – Следовательно, Император ничего не говорил вам относительно меня?
– Право… нет! А вы думаете иначе? Я не поверю, что найдется в мире женщина, способная привлечь внимание Его Величества. Император бесконечно влюблен в свою молодую жену и посвящает ей каждое свободное мгновение! Никогда еще не было супружеской пары, соединенной подобной нежностью. Это действительно…
Неспособная больше выслушивать это, Марианна резко встала. Пожалуй, беседа слишком уж затянулась. И если этот тупица вызвал ее только для того, чтобы рассказать о любви императорской четы, значит, он еще глупей, чем она себе представляла. Неужели до него не доходили слухи о ней и Наполеоне? Фуше никогда не допустил бы подобную бестактность… если только это не было бы ему выгодно…
– Если вы позволите, господин министр, я уеду. Как я уже говорила вам, я ужасно устала…
– Конечно же, конечно! Это так естественно! Я усажу вас в карету! Дорогая княгиня, вы не представляете себе, какую я испытал радость…
Он рассыпался во всевозможных уверениях, очень лестных, безусловно, но только усиливших раздражение Марианны. Она сделала для себя один-единственный вывод: она больше не интересует Наполеона, иначе Савари не позволил бы себе ухаживать за нею. Она придумывала, как избежать его гнева, она считала, что он постарается ужасно отомстить ей, что он будет преследовать ее, бросит в тюрьму… и вместо этого пустота! Он удовольствовался тем, что выслушал, рассеянно, без сомнения, касающиеся ее сплетни. И ее привезли сюда, только чтобы удовлетворить любопытство нового министра, ищущего новые знакомства… или темы для разговора. Гнев и разочарование закипели в ее сердце, в ушах появился шум, сквозь который она едва слышала Савари, говорившего, что герцогиня, его жена, принимает по понедельникам и что она будет счастлива встретить княгиню Сант’Анна к обеду в ближайшее время. Ну вот, только этого не хватало.