Страница 21 из 26
– Я всего лишь посол, – сдержанно поклонился гайифец, – и не уполномочен обсуждать подобные вещи. Я сообщу моему императору то, что услышал. Могу я получить заверенную копию оглашенного документа?
– Никоим образом, – вмешался Август Штанцлер, – вы можете изложить услышанное своими словами. Не сомневаюсь, о событиях у горы Бакна в Бакрии и Кагете вы узнаете из своих источников. Что до отношений между Гайифой и Кагетой, то Талиг не вправе влиять на них, передавая конфиденциальные письма.
Дуайен ласково улыбался. Послы Дриксен, Гаунау и Агарии набрали в рот воды, но казарон шагнул вперед:
– Я счастлив изменению отношений между нашими странами в лучшую сторону и готов верой и правдой служить союзу великого Талига и Кагетской Казарии.
– Мы не сомневаемся в ваших чувствах, – заверил кагета разрумянившийся Фердинанд. – Сим объявляем заседание Высокого Совета закрытым.
Первыми зал покинули послы, затем удалился Его Величество, за королем потянулись Лучшие Люди.
Штанцлер что-то спросил у Лионеля, тот покачал головой и простодушно улыбнулся, слишком простодушно. Савиньяки принадлежали к той части старой знати, что безоговорочно перешла на сторону Олларов, они слыли храбрецами и традиционно посвящали себя воинской службе, но простаками ни в коем случае не являлись. Особенно Лионель.
Его Высокопреосвященство намеренно задержался, оттирая с ладони чернильное пятнышко. Савиньяк, по должности покидавший зал Совета последним, ждал у двери. Выходя, Сильвестр взял генерала под руку.
– Удивительно удачно, Лионель, что у вас оказались при себе эти бумаги. Я спрашиваю вас, как высшее духовное лицо: когда письмо маршала попало к вам в руки и читали ли вы его?
– Ваше Высокопреосвященство, – в черных глазах Савиньяка мелькнула парочка бесенят, – гонец прибыл восемь дней назад. Донесение я не вскрывал, но вместе с ним пришло письмо, адресованное мне лично. Первый маршал Талига просил придать присланный документ огласке лишь в случае острой необходимости. Я счел таковой положение, сложившееся на Совете. Я ошибся?
– О нет, – с чувством произнес кардинал Талига, – но Рокэ Алву я когда-нибудь все-таки убью.
Глава 2
Фрамбуа
«Le Valet des Épées» & «Le Six des Bâtons»
1
Небо было высоким и синим, а легкие, пронизанные солнцем перистые облака казались весенними. Насколько год назад, когда Дик впервые оказался в окрестностях Олларии, все было уныло, серо и безнадежно, настолько теперь мир сиял и светился. Природа и не думала унывать, а вот Ричард Окделл страдал, и мукам его не виделось ни конца ни краю. Источник страданий был рядом – трусил на буланом линарце и визгливым недовольным голосом разоблачал окружающий мир. Жиль Понси был возмущен решительно всем, но более всего женщинами, созданиями развратными и недалекими.
От доброжелателей страдальца, торчавших в Тронко, пока они с Рокэ воевали в Сагранне, юноша знал, что причиной неприязни Понси к прекрасному полу была свояченица губернатора, не только не оценившая достоинств Жиля, но и согрешившая сначала с Рокэ Алвой, а затем с мушкетерским полковником. Отвергнутый порученец монотонно перечислял месяцы, часы и дни, в которые ветреная красотка, ее любовники, офицеры Южной Армии, дворяне Тронко, губернаторские слуги и просто прохожие наносили ему преднамеренные оскорбления. Ричард слушал, время от времени вставляя сочувственные слова, хотя предпочел бы ехать вместе со своим эром и Эмилем Савиньяком.
Жиль был невыносим, но бросить его Дик не мог. Порученец вбил себе в голову, что его жизнь никому не нужна, и каждая река или обрыв, который они проезжали, вызывали у бедняги неодолимое желание броситься вниз. Это было страшно, и совсем ужасно было бы, если б Понси покончил с собой лишь потому, что Ричарду Окделлу не хотелось его слушать. Тогда Дик был бы виновен в чужой смерти, ведь и в «Эсператии» и в Книге Ожидания прямо говорится, что не удержавший руку самоубийцы разделяет его грех.
Юноша пробовал говорить с Жилем и об этом, и о том, что надо думать о близких, но нарывался на неодобрительный взор и очередную балладу Марио Барботты. Дик ни разу не слышал столь любимого Жилем менестреля живьем, но юноше очень хотелось его удавить. Чувства Ричарда в полной мере разделяли многие офицеры Южной Армии, так что Барботта, окажись он в их обществе, изрядно бы рисковал. И все равно Понси при всей его назойливости и нелепости было жаль. Ричард как никто знал, что такое любить без надежды, да и чувство ненужности и пустоты было ему знакомо; правда, юноша если и думал о смерти, то лишь когда жизнь загоняла его в угол. Как в истории с проигранным кольцом… Ричард Окделл мог бы броситься в безнадежный бой или вызвать кого-нибудь на дуэль. Но убить себя своими же руками?! Это противно воле Создателя и недостойно Человека Чести!
– После того, что случилось в три часа пополудни в восьмой день Янтаря, – пронзительный голос Жиля далеко разносился в осеннем воздухе, но попросить страдальца говорить потише Дик стеснялся, – я понял все. Если меня не будет – ничего не изменится. От нас ничего не зависит, так зачем тогда жить?
Дику подумалось, что «земле» и «вышине» плохо рифмуется, да и черви в земле роются, в крайнем случае ползают, а никак не снуют, но юноша не рискнул оскорбить кумира Понси и обреченно спросил, прекрасно зная ответ:
– Это чьи вирши?
– Барботты, – завопил Понси. – Вы все сходите с ума от Веннена и Дидериха, а ничего такого в них нет. Сонеты – это прошлый век! Можете считать меня дураком, но…
Ричард и в самом деле считал Понси дураком, но даже дураки влюбляются и страдают. Святой Алан, если с Жилем что-то случится, он никогда себе этого не простит! Да и чем он лучше, его самого тоже никто не понимает, или почти никто. Оскар мог стать его другом, но генерала казнили. Арно и Катершванцы далеко. Эмиль Савиньяк – неплохой человек, но ему за тридцать и он очень занят, а Ворон еще старше… Ричард так и не мог понять, как к нему относится его эр, и, что было еще хуже, окончательно запутался в собственных чувствах. Он то ненавидел маршала, то восхищался им.
Образ подрубленного пня у Барботты был одним из любимых, и, по мнению Эмиля Савиньяка, неспроста. Дик обреченно вздохнул и принялся разглядывать окрестности, благо впереди блеснула вода – отряд Проэмперадора достиг Данара.
Дорога подошла вплотную к крутому рыжему берегу, Понси шумно вздохнул, какое-то время ехал молча, а потом отчетливо произнес:
– В конце концов, моя жизнь никому не нужна, а меньше всех – мне. Я исчезну, и обо мне все позабудут. На дне реки – покой, там…
Договорить порученец не успел. Руки в черных перчатках вырвали страдальца из седла и швырнули в воду. Ричард в ужасе обернулся и столкнулся с безмятежным синим взглядом.
– Спокойно, юноша. Сейчас оно всплывет и будет звать на помощь, – Рокэ Алва вытащил золотой и бросил худощавому кэналлийцу. – Тапо, вы – отменный пловец. Вытащите этого господина, но не раньше, чем он позовет на помощь.
– Рокэ! – подоспевший Эмиль Савиньяк давился от смеха. – Ну и негодяй же вы!
– Не спорю. Гляньте-ка! Я так и думал, что на дне реки ему не понравится.
И в самом деле, Жиль Понси отчаянно колотил руками по воде шагах в двадцати от берега. Брызги летели во все стороны, блестя на ярком осеннем солнце, вскоре донесся и жалобный, захлебывающийся вопль. Тапо, сбросив сапоги и мундир, ласточкой кинулся с берега и быстро поплыл к утопающему.