Завоеватели

– Пылающие уши в час мыши – добрый друг совет даст. Ты слушай нас, женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.

– А помнишь битву при… – мечтательно начал Сефлунс, размазывая деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.

– Что, забыл? – сказал Фуфлунс ехидно. – Ну и молчи тогда.

– Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя, может быть, спасут, если раненый, – да и то пять раз подумают. А с такой дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.

Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.

– Полотно для перевязки, – распорядился он.

Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы, чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая слюной, шипел: «А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в этрусском переводе!»

Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:

– А вот сейчас у меня дергается правое веко.

– К сытной еде, – тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о Ксенофонте.

Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула – она уже начинала дремать.

– Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? – предположила она. – Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его умял ваш драгоценный Ларс Разенна.

И демонстративно отвернулась.

Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:

– Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.

– Только попробуй, – угрожающе сказала Анна-Стина. – Разенна все узнает. Завтра же.

Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс засунул коробки с травами себе под плащ.

– Ну, извини, – сказал он.

Анна-Стина не шевельнулась.

Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке. Он был в сознании и не спал.

– Тебе лучше? – спросила она тихонько. Он ответил утвердительно, прикрыв глаза.

Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую керосиновую лампу.

– Кто здесь был?

Анна-Стина слегка усмехнулась.

– Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных чудака. Нагрубили, натоптали на ковре…

Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса, потом тяжело опустился на скрипнувший стул.

– Мама Стина, – сказал он, – дай что-нибудь пожевать.

– Ничего нет. Немного сахара осталось.

– Черт, – сказал Ингольв и замолчал.

Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и попросил неласково:

– Хоть кипятка дай.

Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под кипятком.

Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:

– Он просто чародей.

Ингольв фыркнул:

– Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.

– Тебе и так пришлось бы это делать.

– Пришлось бы, – согласился брат, – но на сытый желудок.

Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной тревогой.

Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и хрипло спросил:

– Кто… чародей?

Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.

Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе. Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.

– Он из приюта Витинга, – сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул от себя бессильную синякину руку.

В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных или поврежденных рассудком – тех, от кого отказывались городские приюты, находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем, были хорошие.

Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз… И почему его так испугало слово «чародей»? Наверное, с головой у него не все в порядке, решила Анна-Стина.

– Как он вообще попал в армию? – спросила она брата.

Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:

– Сволочь.

Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и провел пальцем по ее щеке.

– Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества. Мерзавец… – Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно, полуприкрыв глаза. – Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.

Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял, что все время думает только об этом.