Кинжал и яд

— Ты принес то, что я просила?

— Разве я могу тебе хоть в чем-то отказать? Держи, вот горсть праха казненной. И чем она тебя так заинтересовала?

Вуазен очень внимательно осмотрела сероватый кулек, а затем опустила его — с величайшим почтением — в стоявшую на камине вазу.

— Это была замечательная женщина! — произнесла она с расстановкой.

— Возможно, возможно… Но лучше бы таких было поменьше! — ответил Гийом, от души расхохотавшись собственной шутке.

Искоса взглянув на него, Вуазен улыбнулась.

— Быть может, их больше, чем ты думаешь! Кто тебе сказал, что я сама не такая?

Палач изменился в лице, в улыбке подруги ему почудилось нечто зловещее.

— Ты с этим не шути, Катрин! Кое-какие вещи мне не хотелось бы проделать с тобой. Дай-ка лучше выпить и забудь об этих глупостях.

Пока он с явным удовольствием поглощал бургундское вино, Вуазен отнесла свою вазу в спальню, написала несколько слов на клочке бумаги, запечатала записочку и позвала служанку.

— Отправляйся в Сен-Жермен и передай это… сама знаешь кому!

Девушка мгновенно исчезла, а Вуазен вернулась к своему грозному любовнику.

Между тем Франсуа Дегре по завершении казни тоже отправился домой. Он не чувствовал ни малейших угрызений совести, поскольку исполнил свой долг и отлично справился с делом, которое поручили ему начальник полиции Ла Рейни и министр Лувуа. С такой женщиной, как маркиза де Бренвилье, церемониться было нечего, и сострадания она не заслуживала…

Однако на душе у полицейского пристава было неспокойно. Пока служанка готовила ему ужин (Дегре до сих пор не был женат и даже не помышлял об этом, справедливо полагая, что его опасное ремесло требует максимальной свободы), он думал о том, что женщина, чье тело в эти самые минуты медленно обращалось в пепел, наверняка имела сообщников. Она упорно это отрицала, назвав только имена Сен-Круа и лакеев, но Дегре ей не верил. Ему было уже многое известно о тайной жизни Парижа, и у него были веские основания для подозрений. Более того, его чутье — чутье настоящей ищейки — подсказывало ему, что дело отнюдь не завершилось и нужно ждать продолжения. Но где? И кого ловить? В каком направлении подует ветер?..

Вскоре после казни мадам де Бренвилье Дегре заметил, что в Париже слишком много людей умирает внезапной смертью. Правда, уже в ходе процесса над маркизой удалось прикрыть знаменитую аптеку на улице Пти-Лион, где священнодействовал швейцарец Кристоф Глазер. Сам Глазер бежал из страны, но разве в Париже не было других чересчур искусных фармацевтов? Дальнейшие события показали, что Дегре оказался совершенно прав.

Через некоторое время после смерти Бренвилье священнослужители Нотр-Дам сообщили в полицию, не называя никаких имен и никого конкретно не обвиняя, что «многие из исповедующихся каются в грехе смертоубийства и признаются в отравлении кого-либо из знакомых или родных». Позднее, 21 сентября 1677 года, в исповедальне иезуитской церкви на улице Сент-Антуан была найдена записочка, в которой неизвестный автор предупреждал о намерении неназванных лиц отравить короля и дофина.

Ла Рейни пустил по следу своих ищеек во главе с Франсуа Дегре, и 5 декабря того же года полицейский пристав арестовал бывшего офицера Луи де Ванана. Этот Ванан имел обширный круг знакомств в Версале и был вхож к любовнице короля, прекрасной маркизе де Монтеспан. Благодаря найденным у него бумагам удалось разоблачить целую шайку алхимиков, фальшивомонетчиков и колдунов, которые были связаны с банкирами, девицами легкого поведения, лакеями знатных господ и мошенниками всякого рода. Вся эта теплая компания была доставлена в Консьержери, где им предстояло держать ответ за свои преступления.

Однако полицейский пристав не был удовлетворен: он чувствовал, что это мелкая сошка и дело только предстоит распутать. Ла Рейни придерживался того же мнения и требовал от подчиненных еще большего рвения.

В одно прекрасное утро к Дегре явился его старый приятель. Г-н Перрен был не слишком удачливым адвокатом и иногда оказывал услуги полиции. Сейчас он выглядел необыкновенно взволнованным.

— Вчера, — сказал Перрен, — я ужинал в одном доме на улице Куртовилен, у дамского портного Вигуре и его жены. Было очень весело, вино лилось рекой…

— Не вижу здесь ничего подозрительного, — заметил Дегре.

— Подожди! Среди гостей была одна роскошно одетая толстуха, которая беспрестанно хохотала, а вино хлестала так, что дала бы сто очков вперед сержанту швейцарской гвардии. Зовут ее Мари Бос, она вдова барышника и зарабатывает на пропитание тем, что гадает на картах и предсказывает будущее. Думаю, ее болтовня могла бы тебя заинтересовать.

— Так рассказывай! Ведь известно, что истина в вине.

— Именно! И вот тебе эта истина. Вдова Бос громогласно утверждала, что в мире нет ничего лучше ее ремесла, потому что ходят к ней сплошь герцогини и маркизы, принцы и сеньоры. Затем она опрокинула очередной стакан и провозгласила: «Еще три отравления — и я уйду на покой! Капиталец я себе уже сколотила, так что буду жить в свое удовольствие!» Что скажешь?

— Скажу, что она сильно надралась.

— Несомненно. Но не настолько, чтобы начать выдумывать небылицы. Во всяком случае, она немедленно умолкла, как только жена Вигуре, нахмурив брови, дала ей понять, что она наговорила лишнего. Ну как, убедил я тебя?

— Пожалуй. Спасибо, Перрен, я подумаю, что здесь можно сделать.

Адвокат ушел, а Дегре позвал одного из своих людей и дал ему все необходимые указания. На следующий день жена этого человека явилась к Мари Бос на улицу Гран-Юле с просьбой погадать. Ей было велено по ходу разговора пожаловаться на мужа — но для начала ни на что не намекать, чтобы не вспугнуть дичь.

Через два дня сержант предстал Дегре для доклада.

— Ну что? Твоя жена побывала у вдовы Бос?

— Два раза. Сегодня только что вернулась. Как вы приказали, она разыграла роль несчастной супруги и…

— И что?

Вместо ответа сержант вынул из кармана флакончик из темного стекла, поставил его на стол своего капитана и лишь после этого пробормотал:

— Вдова Бос дала ей вот это. Мы с женой опробовали снадобье на кошке… И она сдохла!

На следующий день по приказу начальника полиции Аа Рейни пристав Дегре арестовал Мари Бос, двух ее сыновей и дочь Манон, а затем жену Вигуре. На сей раз Дегре потянул за нить, которую так долго искал: вскоре перед изумленными глазами полицейских предстала картина такого множества убийств, какой еще не знала история.

Примерно за три месяца до ужина у Вигуре, который вывел Дегре и прочих полицейских ищеек на след невероятного количества колдунов и преступников всех мастей, одна почтенная канонисса в сопровождении восхитительной девушки семнадцати лет переступила порог Пале-Рояля. Она явилась в парижскую резиденцию герцогов Орлеанских, дабы попросить аудиенции у невестки короля Людовика XIV и хозяйки дома.

Девушку звали Анжелика де Скорай де Руссиль. У нее было круглое свежее лицо, большие мечтательные серые глаза, густые золотистые волосы, молочно-белые зубы и прелестный алый рот. Помимо всего прочего, она была высокой и гибкой, с удивительно тонкой талией. Канонисса приходилась ей родной теткой. Именно она, с согласия всего остального семейства, прозябавшего в безденежье, решила увезти эту красивую девочку из родной Оверни, чтобы пристроить при дворе.

Поскольку канонисса находилась в превосходных отношениях с аббатиссой Фонтевро, родной сестрой мадам де Монтеспан, Анжелику включили в число фрейлин герцогини Орлеанской, и в этот день девушке надлежало представиться невестке короля.

— Это и есть наше милое дитя? — ласково сказала принцесса, когда Анжелика присела перед ней в реверансе. — Она красива, как ангел, и свежа, как цветок.

Мне нравится видеть вокруг себя молодые лица. И это личико меня вполне устраивает!

Покраснев почти до слез, Анжелика осмелилась все-таки поднять глаза на принцессу, которая ответила ей доброй улыбкой. Невестка короля, при всей своей доброте, не отличалась красотой. Рослая и сильная, более всего похожая на ландскнехта своим мощным сложением, она обладала зычным голосом и даже неким подобием усов над верхней губой. Кроме того, она ругалась, как извозчик, обожала пиво и кислую капусту, напоминавшие ей о родной Германии. При рождении она получила имя Шарлотты-Елизаветы Баварской, но ее называли обычно принцессой Пфальцской. Шесть лет назад она вышла замуж за герцога Орлеанского, брата короля, который являлся полной ее противоположностью.