Изгнанник

После этих встреч, ставших еще более страстными, потому что ей всегда приходилось торопиться, Агнес уходила сияющая, оживленная, и хотя в глазах была усталость, но это ее красота, обычно холодная и надменная, становилась мягче. Иногда она даже излучала тот мягкий свет, какой обычно исходит от счастливых женщин, особенно когда чувствовала себя удовлетворенной любовью, вкусив наслаждение со своим неутомимым любовником. Предаваясь с ним этой страсти, она удовлетворяла самые изысканные свои желания, становясь с каждым разом все более требовательной, но и внутренне ликовала от тайной мести, видя по возвращении своего супруга, прикованного к постели. Благодаря этим украденным часам ей удавалось успешно противостоять мощному притяжению, которое всегда исходило от Гийома. Он же, не имея выхода своему чувству, пытался воспользоваться этим влиянием. Агнес ощущала, до какой степени она осталась ему подвластна: стоило ему сделать ей комплимент или задержать ее руку у своих губ чуть дольше положенного, ее сердце начинало учащенно биться… Как-то раз вечером она вошла к нему за несколько минут до ужина, и Гийом сразу заметил и поразился исходившему от нее сиянию. Одетая просто, по-домашнему – свободное красное платье из тафты, бархатная лента такого же оттенка поддерживала ее пышно взбитые черные волосы, без каких-либо украшений, за исключением золотого обручального кольца на бледной руке, – она была обворожительна.

– Вы сегодня великолепны! – воскликнул Гийом.– Глядя на вас можно подумать, что вы очень счастливы! В его глазах вспыхнуло яркое пламя страсти, которое так хорошо было ей знакомо. И это заставило ее задрожать от радости. Мысль о том, что когда-нибудь придет день и ей удастся вычеркнуть англичанку из его памяти, обожгла ее. Если бы он мог воспылать к ней прежней страстью, как было бы ей приятно заставить его ждать, надеяться, страдать! – А почему бы мне и в самом деле не быть счастливой? Вам с каждым днем все лучше, и уже завтра вы сможете избавиться от этих ужасных орудий пытки… Не отвечая, он взял ее руку в свою, поцеловал и прижал к своей щеке.– Я страшусь этого испытания… но меня согревает мысль, что вы будете рядом со мной….

– Неужели я еще что-то значу в ваших глазах?

– Только не говорите, что вы этого не замечаете! С каждым днем вы значите для меня все больше и больше! С тех пор как я вернулся, я смотрю на вас и восхищаюсь вами. И к этому чувству примешивается другое, похожее на… угрызения совести. Вы дарите мне свою улыбку, как будто ничего не случилось в прошлом…

– Вы произнесли очень точное слово, Гийом: прошлое! От вас зависит, чтобы оно исчезло…

– Не только от меня…

Повернув слегка голову и увидев царапину на ее запястье, он прикоснулся к ней губами и стал нежно целовать руку, поднимаясь все выше к мягкой ямке на изгибе локтя. Агнес закрыла глаза и осторожно освободила руку. Еще было рано, слишком рано давать ему повод думать, что он прощен. «Прежде чем он вновь сможет обладать ею, ему еще предстоит на коленях умолять ее об этом… если допустить, что это упражнение будет ему по силам?» – размышляла она. Гийом между тем был искренен. Те нежные чувства, которые поднимались в нем, когда рядом с ним находилась Агнес, заглушали немного боль его отречения. Такую новую, странную и непредсказуемую Агнес он полюбил теперь более страстно и горячо, возможно, при этом он смешивал воедино вожделение своего тела и порывы души, но он обнаружил, что она еще может заставить трепетать его сердце, а для будущего его семьи это могло стать надежным укреплением. Он улыбнулся:

– Я вас обидел?

– Нет… Только сейчас вы должны думать исключительно о себе, вам нужно беречь себя!

Неожиданно Агнес услышала его смех, впервые, за многие месяцы, – и воспоминания нахлынули на нее. Гийом часто смеялся так после часов любви или даже тогда, когда они занимались ею, потому что для него это всегда было радостью в отличие от Пьера. Страсть доктора была замешена на благоговении, и поэтому смех он счел бы за святотатство.

Чтобы справиться с охватившей ее слабостью, она спросила немного едко:

– Что я сказала смешного?

– Ничего, милая. Я только подумал, что, если бы вы взялись ухаживать за мной, вам пришлось бы сменить ваше платье на платье нашей дорогой Анн-Мари. В этом – вы больше похожи на прекрасный плод, который достиг своей наивысшей спелости. Как было бы сладко снять с него кожуру и вкусить! – добавил он с обворожительной улыбкой. На следующий день Гийому было уже не до смеха, потому что доктор Аннеброн приехал специально, чтобы снять кожуру с него самого. Если он и почувствовал огромное облегчение, когда были удалены пластыри, бинты, шины, подвешенный груз и другие орудия пыток, то сам вид его ног после этого – немощные мускулы, дряблая бледная кожа – погрузил его в горькие размышления. Он поднял на доктора скептический взгляд:

– Не очень-то приятно видеть это! Ты думаешь, я смогу когда-нибудь на них передвигаться?

– Во-первых, все отлично! Швы зажили превосходно! Во-вторых, все выглядит так, что можно с уверенностью сказать: серебряные пластины, которые поддерживают твои кости, прижились. В-третьих, мы собираемся заново научить тебя ходить, и мы заставим тебя это сделать – мадемуазель Леусуа и я. Чтобы облегчить тебе это, определенные упражнения и массаж будут весьма полезны. Разумеется, дебют никогда не бывает приятным. Потантен, не могли бы вы мне помочь, нам нужно его поднять!

Первые шаги Гийом сделал, опираясь на их надежные плечи, но, как и говорил доктор, это было более, чем неприятно. Еще более неприятно стало тогда, когда под мышки ему подставили костыли. Гийом с ненавистью смотрел на свои огромные ноги, как будто это были части тела, принадлежащие не ему, а кому-то другому, поэтому, вернувшись в свою кровать, он испытал облегчение, даже блаженство.

– Да, не блестяще!

– Ты находишь? Неблагодарный! Тебе надо бы пасть на колени передо мной за то, что я спас твои ноги!– И я бы этого хотел, – простонал Гийом.

– Не делай такую мину! – рассмеялся Аннеброн. – Тебе неслыханно повезло: ты умеешь восстанавливать свои кости, как рак – свои клешни! Это природный дар!

– Ты думаешь? Но я, вероятно, останусь хромым, не так ли?

– Совсем чуть-чуть! На левом сапоге сделать каблук повыше, и никто ничего не заметит…

– Я не люблю жульничать.

– Тогда– трость! Это делает походку величественной! Короче говоря, Гийом, ты будешь ходить почти как обычно. Тебе, наверное, будет трудно бегать, и во время дождя ты будешь испытывать ноющую боль, но…

– Что «но»? – сквозь зубы процедил Гийом. – Что там еще может быть?

Доктор продолжил незаконченную мысль:

– Но если под тобой будет лошадь, ты быстро забудешь об этих маленьких неудобствах…

Лицо больного вспыхнуло, словно луч солнца внезапно озарил его:

– Надо было сразу об этом сказать, скотина!.. Слава тебе, Господи! И тебе – слава, Пьер Аннеброн! Ты – великий человек и лучший друг, особенно для искалеченного вроде меня!

Поглощенный нахлынувшей на него радостью, он не заметил, что Пьер изменился в лице. Удовлетворение достигнутым успехом в таком сложном случае, опьянение победой заставили его позабыть на время о том, что он больше не имеет права на такое высокое звание, как друг. Назвав его так, Тремэн вернул его снова к печальной действительности.

– Я здесь для того, чтобы лечить твои ноги, – сказал он сурово.– Было бы нехорошо, если бы я обманул в этом твои ожидания!.. А теперь я проведу еще кое-какое необходимое лечение и поеду.

– Как? Ты не пообедаешь с нами? Нам нужно отпраздновать победу!

– Нет, к сожалению! Мне нужно отправиться в Эгремон.

Там – серьезный больной. А ты как больной больше меня не интересуешь…

В течение всего времени, пока Аннеброн был занят с Гийомом, он ни разу не посмотрел на Агнес, стоявшую у камина, прислонившись к нему спиной. Закончив накладывать мазь и перебинтовав, но уже не так туго, искалеченные ноги пациента, Аннеброн попрощался с молодой женщиной, по-прежнему не глядя ей в глаза, еле слышно простился с Гийомом и вышел из библиотеки, сопровождаемый Потантеном. Паркет гостиной заскрипел под его шагами.