Страница 66 из 67
Слабая улыбка появилась на губах Филиппа:
— Мне, что меня ждет. Мессир де Коммин, которого я не видел с тех пор, как он… покинул службу у герцога Карла, как нельзя более ясно объяснил мне все это. Сейчас для меня важнее всего одно: вырвать из рук палача женщину, которая носит мое имя и родила мне сына.
— Сына, которого вы не слишком торопитесь узнать? Вы не только странный муж, господин граф, но вы и довольно удивительный отец!
— Те, кто остался верным данным клятвам и памяти покойного герцога, переживают теперь тяжелые времена, сир! Мне же надоели трусливые уступки и двусмысленные договоры, поэтому я решил служить богу. Только он один казался мне действительно великим…
— Что имел право на ваше почитание? Это не слишком лестно для нашей персоны, но мы не можем вас упрекнуть в том, что вы избрали такого господина, для которого мы, короли и принцы, будем всегда лишь ничтожными слугами. Но мы не думаем, что такой благородный выбор изгладит ту клятву, которую вы дали перед алтарем женщине, и она вправе ожидать от вас любви и защиты.
— Я этого не забыл, поэтому буду сражаться за нее!
— Против двух противников, подумайте! Нам известно, что это не совсем по правилам рыцарства, но мы не сомневались в том, что вы согласитесь, а зная вас как бойца, мы считаем, что силы уравнялись…
Филипп посмотрел на своих противников, и его улыбка выразила нескрываемое презрение:
— Несколько лет назад во Флоренции я уже видел, как сражается мессир Торнабуони, и, кажется, сказал ему, что думаю о его способностях… бойца. Про другого я слышал только то, что это — лжец.
— Какое немыслимое самомнение, — прорычал флорентиец. — Я покажу тебе, на что я способен! Вспомни, что только воля моего хозяина Лоренцо Медичи помешала мне отрезать тебе уши!
— Воля, которая пришлась как нельзя более кстати! А моим ушам особо бояться нечего! Вы готовы, господа?
Из рук Мортимера Селонже взял шлем, а у Коммина — шпагу и щит. Поклонившись еще раз королю, он быстро подошел к алтарю и встал там на колени, дожидаясь благословения священника. За ним проследовали его противники, а несчастный Оливье ле Дем едва держался на ногах, что вызвало насмешливую улыбку у Тристана Отшельника. После этого все трое приблизились к прево, чтобы выслушать от него условия поединка.
В это время прозвучал голос Людовика XI:
— Еще минуту! Подойдите сюда, господа!
Когда они снова встали перед ним, король внимательно осмотрел всех троих, а затем остановил свой взгляд на Селонже и мягко сказал:
— Мессир Филипп, между нами никогда не было взаимной симпатии, но вы принадлежите к славному роду, и мы ценим вашу решимость драться с мессиром ле Демом, который всего-то наш брадобрей, не удостоившийся чести быть посвященным в рыцари. Он — негодяй, недостойный носить оружие. Вы будете сражаться только с послом Флоренции, человеком благородного происхождения.
Вздох облегчения, вырвавшийся у Оливье ле Дема, вызвал у окружающих сдержанный смех. Но Селонже остался серьезен:
— Если он оскорбил мою даму, то заслуживает наказания, и я перережу ему горло. Для этого будет достаточно кинжала, а шпагу я не стану об него пачкать!
— Потише, потише! — осадил его король. — Мы понимаем ваш гнев, граф, но не лишайте же нас нашего брадобрея! Однако после того, — добавил он с внезапным ожесточением, — как будет доказана вина мэтра Оливье, его заключат в замок Лош, и, надеюсь, надолго. Уведите его, Мортимер, и пусть им займется наш прево.
— С удовольствием, сир! А теперь не желает ли король приказать начать поединок?
Король небрежно взмахнул рукой, даже не взглянув на поникшего цирюльника, радость которого была кратковременной. Тем временем Филипп подошел к Фьоре и протянул ей свою шпагу, держа ее за кончик клинка, а она по издревле принятой традиции положила на рукоятку пальцы. Эту традицию почти никогда не соблюдали, но Филипп был верен себе.
— Мадам, — произнес он громко, чтобы слышали все. — Согласны ли вы, чтобы я бился за вашу честь?
Она снова коснулась оружия и сквозь слезы обратила на своего супруга взор, в котором светилась любовь.
— Да, но, ради бога, берегите себя. Ведь если с вами что-нибудь случится, то жизнь для меня потеряет смысл.
Селонже коротко улыбнулся и тихо сказал:
— Умоляю вас не рисковать собой, как вы уже сделали однажды…
И он пошел на сближение со своим противником, а барабаны торжественно отбивали дробь, отчего у Фьоры кровь застыла в жилах. Она знала, что Торнабуони был серьезным противником. Во Флоренции от безделья он подолгу практиковался в фехтовании, а Филипп уже многие месяцы не держал в руках шпаги. Из глубины сердца вознеслась ее молчаливая молитва:
— Господи, ради всего святого, помоги ему!
Как раз в это самое время смолкли барабаны, и прево провозгласил:
— Начинайте бой, и пусть вас рассудит бог!
Противники сошлись и стали биться с крайним ожесточением, не проведя никакой разведки, каждый думал лишь о том, чтобы сразить противника. Лука Торнабуони был искусным фехтовальщиком, но стало очевидно, что у Филиппа преимущество в росте и хладнокровном ведении боя. Он умело отразил коварный удар, направленный в грудь, и обрушил на Торнабуони град ударов. Лука стал отступать и уже не думал об ответной атаке, а только о том, как уберечь свою голову от мощных ударов. Его спасло то, что он коснулся заградительного шнура, и прево приказал Филиппу отойти и дать тому пространство для маневра. Филипп быстро отошел, но противник воспользовался моментом и как молния бросился на него, стараясь повторить тот первый удар, направленный в незащищенную грудь. Это было настолько внезапно, что Фьора не смогла сдержать испуганного возгласа, но Филипп был слишком опытен, и противнику не удалось застать его врасплох. Он отбил удар с изяществом танцора, а флорентиец продолжал нападение и чуть не пронзил Тристана Отшельника, который с силой оттолкнул его прочь.
Лука извинился и снова повернулся лицом к Филиппу, но тот неожиданно отбросил шпагу и кулаком свалил соперника на землю, придавил коленом и, выхватив кинжал, уже хотел перерезать тому горло.
— Я тебя предупреждал, что итальянец ничего не стоит по сравнению с бургундским рыцарем, — насмешливо сказал он. — Молись!
— Сжалься, будь милосерден! Да, я солгал, чтобы король поверил, будто ты и Фьора составили против него заговор. Но;..
— Если у тебя есть еще что сказать, поторопись, потому что я не могу больше терпеть!
— Ребенок действительно существует, но его отец — Лоренцо Великолепный! Смилуйся!
Филипп уже поднял кинжал, но тут раздался крик короля:
— Стой!
Не отпуская поверженного врага, Филипп повернулся в сторону трибуны:
— Поединок должен закончиться смертью одного из противников, сир, я вам это напоминаю. Жизнь этого человека принадлежит мне!
— Тогда отдайте ее нам! Он — негодяй, и господь все верно рассудил; но он все-таки посол, который находится слишком близко к дому Медичи! Мы не хотим слишком обижать сеньора Медичи, который пользуется нашим расположением.
Селонже поднялся, но не убрал кинжал в ножны, а продолжал смотреть на поверженного врага.
— Воля короля для меня закон! Но могу я спросить, что вы намерены с ним делать?
— Он вернется во Флоренцию под конвоем и с сопроводительным письмом, в котором будет сказано обо всем, что здесь случилось, — сказал Людовик. — Надеюсь, сеньор Лоренцо сам решит, как с ним поступить. Стража! Отведите его в комнату, и пусть он останется там под охраной до самого отъезда!
А в это время, видя, что его услуги больше не понадобятся, палач поклонился Фьоре и направился к башне Справедливости.
Фьора больше всего на свете хотела броситься к Филиппу, но без позволения короля не смела сдвинуться с места. Филипп подошел к королевской трибуне, но не опустился на колени, как этого требовал обычай:
— Жизнь и честь донны Фьоры спасены, чего и хотел бог, сир. А я становлюсь пленником вашего величества.