От грозы к буре

– Княже, а ты-то как же? – выдавил из себя тихонечко, но Константин услышал, поближе подошел, взглянул непонимающе.

– А что я? – переспросил.

– Ну, с орденами этими, – заторопился Николка. – Кто Мстислава Удатного уйти уговорил – нешто не ты? Я-то лишь позовником послужил, да и то с твоим заклятьем бояться нечего было. А потом ты и Ростиславль боронил крепко, опять же и рвы выдумал тайные, и много еще чего измыслил. Да и в лесу потом… Думаешь, я не понял, что ты от всех прочих беду отводил? Я бы сразу сказал о том, еще тогда, но ты меня с собой взять согласился, потому лишь и промолчал. Да тебе, если подумать, не один, а враз два их на шею повесить надобно.

– Я – князь, Николка. Это обязанность моя – землю от всех ворогов беречь, да еще судить по совести татей и прочих умышляющих, – медленно, чуть улыбаясь, произнес Константин. – Так что я лишь свой долг исполнял, не больше. А ты смелость проявил, отвагу. Ведомо ли тебе, что у нас, оказывается, всего одна ночка и была для той встречи. Упусти мы ее – и все. А упустить запросто могли, если бы ты не расстарался. Так что твое у тебя на груди по заслугам. Иди, покрасуйся перед Радомирой. До пира времени еще много, так что успеешь.

Вот тут Николка чуть не ахнул. А про нее откуда князь знает? Это ж тайна сокровенная, в которой он даже самому себе сознаться стесняется. Хотя если Константин Володимерович с силами неведомыми знается, то тут тоже дивиться нечему.

– Да видел я разок, как у тебя глаза горели, когда ты на нее смотрел, – печально усмехнулся Константин, ответив на молчаливый вопрос, светившийся в простодушных глазах парня. – Так что иди – беги быстрее к ее крыльцу и… будь счастлив. За двоих будь, – добавил он почти шепотом. – За себя и за меня.

– В сердешных делах каждый токмо за себя счастлив может быть, – возразил робко Николка, не поняв грустной княжеской иронии.

– Ну что ж, тогда за себя одного попробуй, – не стал спорить Константин.

Вопрос же, который по своей наивности паренек задал, Константину только за этот вечер еще два раза выслушать довелось. Один раз – когда его, смущаясь, Юрко Золото задал. Ну, с ним полегче. От Вячеслава же так легко не отделаешься. Друг Славка иногда самым настоящим репейником становился.

– Ну хорошо, – вздохнул Константин. – Вот тебе, воевода ты мой верховный, кто орден вручал?

– Ты, разумеется, – даже удивился столь наивному вопросу Вячеслав.

– А изображен на нем кто?

– Тоже ты.

– А теперь ответь – мне его кто вручать будет, а? Ты представь, представь себе эту картинку. И тебе не кажется, что в этом случае по сравнению с моей дурью четыре геройские звезды Брежнева просто побледнеют?

Вячеслав представил. Но спустя минут пять – сразу, как только руки от живота убрал и икать от смеха перестал, – рацпредложение внес:

– А давай мы специальную медаль, нет, лучше орден, состряпаем, но на обороте карту Руси вместо тебя выбьем и напишем что-то типа «Князю Константину – от благодарной Руси». Нет, а чего – здорово же будет?

И так Вячеслава эта новая идея захватила, что Константин понял – так просто ему от друга не отделаться и не отшутиться. Не хотелось, а пришлось тайную причину назвать.

– Вот ты за эту войну сколько душ погубил? – спросил для начала.

– Ну, началось, – иронично присвистнул главный воевода. – Ты, часом, в прокуратуре не подрабатываешь, княже?

– Не понял, – искренно удивился Константин.

– Чего ж тут неясного. Комитет солдатских матерей тебе разве на меня заявку не делал? Или ты и сам не знаешь, что войны без жертв не бывает. Да, мог я мир с половцами заключить. Тогда бы, разумеется, последние сотни погибших в живых бы сейчас были. Зато что потом? А потом…

– Дурак ты, Славка, и уши у тебя холодные, – перебил его Константин. – Я тебя ни в чем не виню. Наоборот, я в восторге, как ты время тянул, силы на Рясском поле стягивая. Классика. Суворов лучше тебя не развернулся бы. А хребет половцам ломать было нужно – с этим вообще глупо спорить. Вот и получается, что все погибшие ушли из жизни не по твоей вине. Ты все, что только мог, со своей затяжкой времени для них сделал. Зато у меня картина иная. Если бы я не зарвался, то минимум сотню с лишним шикарных ребят уберег бы.

– Вначале ты тысячу уберег, – возразил Вячеслав. – Нет, даже не так. Одним тем, что ты Мстислава Удатного уговорил – не одну, а все десять тысяч сохранил. Добавь к этому аферу со своей казной. Это тоже тысячи, а то и десятки тысяч мужиков да баб. Половцы запросто до Рязани бы дошли, если бы не ты. Теперь от итого числа минусуем полторы сотни и получаем… Семь на восемь множим, а потом на три с четвертью… Словом, до фига получаем, причем со знаком плюс. И вообще – ты на пиру или кто? Улыбайся, княже, на тебя ж народ глядит. Кстати, ты новую балладу Стожара о своих деяниях не слыхал? – заговорщически шепнул он другу.

– Да нет, – удивился Константин. – А что, уже есть?

– Он меня спрашивает, – тут же надел воевода маску старого одесского еврея. – Он задает вопрос, хотя тут надо только слушать. Конечно, я могу изложить ее краткое содержание, но разве ж у меня получится перевести глубинный смысл поэзии на будничный язык банальной прозы. Я буду только размазывать белую кашу по чистому столу, и ничего хорошего из этого таки не выйдет.

– А ты попробуй, – предложил Константин.

– Ну, только если совсем немного, – кокетливо заметил Вячеслав. – Так вот, дело было так. Сеча. Идет бой между твоей дружиной и Ярославовой. И вдруг… – дальнейшее он изложил на ухо другу.

Через несколько секунд оба весело смеялись.

– Но вообще-то это больше порнухой какой-то отдает, – вытерев выступившие слезы, заметил Константин.

– Зато в каком выгодном ракурсе ты, и в каком невыгодном свете, точнее позе, он, – возразил Вячеслав. – Ты погоди, погоди. Про вас с ним скоро вообще анекдоты рассказывать станут. Будете такая же сладкая парочка, как Брежнев с Никсоном или Горбачев с Рейганом.

– Или Чапаев с Петькой, – добавил князь.

– А что? Между прочим, замечательная идея, – не стал спорить воевода. – Но на данный момент у меня есть соображения получше. Надо подойти к Стожару и тихо попросить, чтобы он исполнил твой бледный пересказ текста о ведьме и ведьмаке в своей яркой и образной литературной манере. Пошли, пошли, – потащил за собой друга Вячеслав, приговаривая на ходу: – Я знаю, что если попросишь ты, то он железно не откажет…

Но веселились ныне не только в княжеском тереме. Ликовала вся Рязань. Да что там Рязань – от невиданного урожая, который будто кто и впрямь наворожил, по всем селищам народ пьяный от радости ходил. Опять же все дела закончились, горячие денечки в поле позади – чего не повеселиться? К тому же не просто так, а на веселых свадебках, кои завсегда об эту пору устраивались.

О том же, что там потом грядет, мало кто задумывался. Пословицу, по которой день прошел и слава богу, не вчера выдумали – давным-давно.

Да и не у народа о грядущем голова болеть должна, а у князя – ежели он настоящий, конечно. Им-то что, под Константином грех жаловаться – самый всамделишный попался, как есть доподлинный. Вон как лихо всех одолел, включая половцев. Теперь надолго забудут поганые, как по рязанским землям бродить. А это значит что? Да то, что можно жить спокойно.

Коли уж и степняки укорот получили, то теперь и вовсе бояться некого. Изо всех ханов только один и остался в силе – Данило Кобякович. Да и тот в шуринах у рязанского князя, который в это лето так ему угодил, что лучше некуда. Не зря половецкие пастухи прямо перед осенней грязюкой сразу два табуна к Рязани пригнали, и в каждом не меньше тысячи голов. Отдарился, стало быть, Данило Кобякович.

А за что, о том старший над пастухами сказал, передав рязанскому князю изустно слова хана:

– Ныне весь Дон твой, княже. Володей. А мне и остальных пастбищ в степи хватит. Просторно сейчас в ней. На славу ты потрудился этим летом. Теперь живи да радуйся на долгие лета.