От грозы к буре

– Вон, погляди, княже, руки аж доселе трясутся, – показывал он стыдливо.

Константин сочувственно кивал, но хорошо видел и другое, как шел тот обратно, домой после награждения возвращаясь. Грудь колесом выпячена, а голова так высоко кверху задрана, что того и гляди споткнется кузнец обо что-нибудь. Не от заносчивости – от гордости он так шел. Когда еще такой почет будет, как ныне, чтоб ему, простому ковалю, не токмо вои оружные – сам князь прилюдно «слава» кричал.

Почитай, каждый из соседей Мудрилу останавливал и не отпускал, пока тот грамотку ему не зачитывал да не давал медаль пощупать. Иные ее на зуб пытались пробовать, но тут уж кузнец начеку был.

– Каждый будет грызть, так она и до завтра не дотянет, а мне ее еще внукам оставить надобно!

– Так, можа, она и не серебряная, – хмыкал обиженно иной.

– Дурья твоя башка, – снисходительно отвечал Мудрила. – Серебрецо-то что – оно у каждого имеется. У тебя самого, поди, одна-две гривенки припасены. Тут ведь честь главное. Она, пожалуй, дороже всего прочего стоит. Но опять-таки мыслю, что коли даже у тебя гривны имеются, то неужто у нашего князя их в казне в тыщу раз больше не скоплено? Стал бы он мне дарить невесть что, самого себя в позор вгоняя. Эх ты, тютя.

Но пока одному втолкуешь, другой с расспросами лезет. Приходится и ему отвечать. А иначе никак. Живо слух по Ожску поползет, что зазнался Мудрила сын Степин – а ему с людьми жить да жить еще. Еле-еле он к вечеру до дому добрался да отмыться успел, чтоб на княжий пир не опоздать.

Про себя, кстати, Минька и не заикнулся ни разу, когда награды обсуждали. Он даже в мыслях не держал, что друг Костя ему и Сергею Иванову не медали, а ордена приготовил.

– По блату, что ли? – спросил ворчливо, с трудом от счастливой мальчишеской улыбки воздерживаясь.

Лезла она упрямо, выползала, подлая, на лицо веснушчатое, заставляя губы кусать, чтоб не расползались они, предательницы, радость несолидную выдавая. Уж больно красив был этот орден окаянный. Странное дело, когда штамповали, он таким красивым Миньке еще не казался, зато теперь… Вязью славянской витиевато выписано: «Доблесть и мужество», а на обороте – впрочем, такое у всех наград без исключения – сам князь изображен в полном боевом облачении, а в полукруге нижнем выпукло написано: «Великий Рязанский князь Константин жалует».

– Ну, Миня, – только и сказал в ответ на его реплику князь, да и то вполголоса, чтоб никто не услышал. – Ну когда ты только поумнеешь? Ты же мне город спас. Неужели неясно, что был бы любой другой на твоем месте – и он бы такой же награды удостоился?

– Сережка, то есть Сергей Вячеславович, побольше моего там трудился, – заметил критически изобретатель. – Со стен вообще сутками не сходил. Лучше бы ты ему вручил.

– И впрямь я чего-то не подумал, – притворно вздохнул Константин. – Орден-то дефицитный. Теперь надо год ждать, пока еще один изготовят.

– Как год? – не понял поначалу Минька, но потом заулыбался – дошло до парня.

А Сергей же приятно удивил тем, что строго ответил князю, едва тот его расцеловал, «Доблесть и мужество» вручая:

– Служу Руси святой!

– Вот это орел! – восхитился Вячеслав. – Никто ж не учил, а он почти по уставу шпарит, хотя и ненаписанному еще. Тысяцкий, как есть тысяцкий.

– Э, нет, воевода, – поправил его нерастерявшийся Сергей. – Я человек вольный. Просто Руси на любом месте послужить хорошо можно.

Словом, замечательно все прошло. Может, оно и получше можно было бы организовать, но и так недовольных не было.

Прощаясь же и торопясь в Рязань, чтоб непогода в пути не застала, Константин уже на пристани заметил Миньке с Сергеем:

– Пора на полный ход монетные цеха включать. Там для вас завтра ладьи подойдут с весовым серебром. Принимайте строго по описи и приступайте. Теперь вам надолго хватит – сто двадцать пять пудов плывут. В первую очередь крупную монету чеканьте – мне их своим воякам раздать надо, ну и семьям, где люди погибли, – тоже. Так что побыстрее, если можно.

– Сделаем, княже. До первопутка успеем, – солидно кивнул Сергей, и орден на его груди тоже блеснул, будто за хозяина поручался.

В Рязани же и до всех прочих очередь дошла. Поначалу медали раздавали. Не забыли и спецназовцев. Жданко и Званко – двоим, особо отличившимся при взятии столицы Переяславского княжества, – тоже «За отвагу» достались. Доказали на деле парни, что не только на шалости да проказы способны, от которых купцы стоном стонали[122].

Ох и радовался за товарищей Николка Панин. Чуть ли не больше их самих ликовал. Только в душе совсем немного, самую чуточку, на судьбу посетовал – был бы он там, может, тоже сейчас посреди поля стоял, счастливый и довольный. А потом отмахнулся беззаботно – а может, и не стоял бы. Нешто тут угадаешь.

И снова вместе со всеми троекратное «Слава!» кричал, когда медали норвежцам раздавали, не уставая каждым из них восхищаться – и Туре Сильным, сыном Борда Упрямого, и Старкадом по прозвищу Семь Узелков, и Торлейфом Теплым Чулком, и Эйвандом Шестипалым и пятым из их компании Свеном Отважным. Это те, кто лучше всего в дружине бились. Да и всем прочим, кто князю уйти подсобил и от верной смерти его спасал, медали достались. Но не только им одним.

Ныне князь щедр был на награды. Рясское поле тоже забывать не след. Тем, кто там лег навечно, дьячки в церквях «Вечную память» пропоют голосами гнусавыми, а кто выжил, вечную славу себе снискал. Среди таковых первыми по праву ростовчане были – Добрыня Златой Пояс, Александр Попович, Нефедий Дикун и еще человек пять из бывшей богатырской дружины. Им князь «Мечи славы» вручил. Но не только им одним – еще человек двадцать, включая недавних черниговцев – Басыню с Грушей, – тоже медалей удостоились.

А вон и молодой совсем вышел. Спехом кличут. Смущается парень, сразу видно. Непривычно ему почести принимать. Это там, на поле брани, он ничего не боялся. Но ему «Меч славы» не вручишь. Он в азарте боевом свой вовсе откинул и бревнышком, с земли подхваченным, половцев крушить принялся. Ему награду с иным названием вручили – «За отвагу».

В том месте, где стояли эти трое, тонкая нитка воев хоть и прогнулась изрядно под напором степняков, но устояла. Вот и вручал князь сейчас награды тем, благодаря кому не был прорван русский строй.

Приближенные князя тоже почестей удостоились. За что – Константин Володимерович как-то туманно сказал, но, зная его, хоть и немного, Николка уверен был – тоже по праву. Просто так он бы раздавать не стал. Видать, изрядный вклад и дружинник Любим, и княжеский тиун Зворыка, и купец Тимофей Малой внесли в победу общую.

Потом дело до орденов дошло. Первый, кому «Честь и верность» вручили, на сей раз не из русичей – из булгар был. Сын хана Абдулла-бек, союзнический долг выполняя, пришел в трудный час со своими воями на выручку рязанскому князю, так что и тут никаких споров быть не может.

На этот раз с Абдуллой всего с десяток человек было, да и сам ханский сын держался скромно, хотя и с достоинством. Одет, правда, был не по-нашенски, да ведь это только встречают по одежке, а чуть погодя совсем иное ценить начинают. Вот за это «иное» и удостоили сегодня булгарина русской награды. Правда, не все из горожан правильно поняли – перешептываться начали, хотя он ведь, по сути, именно их и защищал в первую очередь, напрочь перекрыв неприятелю проход по Оке. Зато полки не подвели – «Славу!» провозгласили дружно, хотя тоже не так, как могли бы.

Но это чуть погодя выяснилось, как они на самом деле могли, когда для вручения награды бирюч громко выкрикнул имя великого рязанского воеводы Вячеслава Михайловича. Тут уж вои троекратное «Слава!» не крикнули – взревели просто.

– И первым орденоносцем ты стал, старина, а теперь и первым кавалером орденов двух степеней, – заметил Константин, напоминая про осеннюю награду за Коломну. – Гордись, «русский богатырь».

– Такими темпами начнешь их мне на шею вешать – скоро все кончатся. Придется завязать с победами ратными, – вздохнул сокрушенно Вячеслав.

122

Об этом см. подробнее в книге «Око Марены».