Страница 8 из 21
– Ил… – начал я примиряюще. – Подумай. Кто – они ? С девкой он уехал, авантюристка его обманула, обокрала, зельем опоила… и бросила. Случаются такие дела, сам знаешь…
– И это, – кулак грохнулся на стол рядом с кулоном, – это тоже девка ему навесила? А?
Я пожал плечами:
– Мало ли. Может, и девка.
– Ты же сказал – здоровый колдун это сделал.
– Я сказал – крупный маг…
Глаза Ятера свирепо сузились:
– Ты сказал… Юлишь. Крутишь. А я этого дела так не оставлю. Если ты, колдун, сейчас откажешься… видит жаба, я другого найду. В столицу поеду, золотом заплачу, но этого дела так не оставлю и хозяина этой цацки найду! Слышишь?!
Он накручивал себя, намерено злил. Он сам себя убеждал, что страшная кончина отца вызывает у него сыновний гнев и желание отомстить; на самом деле уже завтра ночью он будет крепко спать, и заживо сгорающий безумный старик не приснится ему.
Приснится – мне.
– Дело твое, – пробормотал я, отворачиваясь. – Иди, ищи… Но никто не возьмется разыскивать человека, который производит такие кулоны. Это небезопасно, извини.
Сделалось тихо. Светильники, не смея реагировать на тишину, горели все так же ровно; кабанья морда из темной яшмы скалилась на столе, в окружении винных потеков, мне зачем-то вспомнились заляпанные кровью осенние листья, умирающий на рыхлой земле вепрь…
Тот самый, чье чучело пылится теперь в охотничьей зале Ятеров, тот самый, что скоро станет добычей моли.
– Хорт, – сказал Ятер, когда молчание стало совсем уж тягостным. – Хорт… Помнишь, как я тебя из колодца тащил?
Я поморщился.
…Нам было лет по тринадцать, отец Ила пребывал в отъезде, а потому нам удалось удрать на ночную рыбалку. Ни до какой рыбы дело, разумеется, не дошло – мы всю ночь купались, жарили мясо на вертеле, пили пиво и дурачились, а под утро я разродился фейерверком.
В окрестных селах до сих пор живы легенды об этом зрелище. Я выложился весь – запустил в небо все мое представление о свободе, силе и красоте; я ужасно гордился тем, что вышло, и жалел только, что этого не видит отец. Ил был потрясен моим искусством до глубины души – его наивная радость так рассмешила меня, что последний уголек я запустил баронету в штаны.
…Мы рассорились на всю жизнь. Со слезами на глазах Ил обзывал меня скотиной, самовлюбленным поганым колдуненком; я пожал плечами и, насвистывая, пошел домой.
По дороге мне встретился колодец.
Наверное, сама судьба отомстила мне. Потому что когда, вопя на все голоса и наслаждаясь эхом, я наклонился над срубом особенно сильно – ноги мои соскользнули с влажного от росы камня, и я кувыркнулся в черную бездну.
Эхо подхватило теперь уже нешуточный вопль.
Упал я относительно удачно – по крайней мере, шею не сломал и сознания не утратил, а значит, и оптимизма не потерял. При мне были мои заклинания – я мог сдернуть цепь, закрепленную на вороте, мог подняться, как муха, по отвесной стене, мог, в случае неудачи, призвать людей себе на помощь…
Вот тут мне аукнулся фейерверк. Оказалось, что сил, необходимых для даже для самого слабого заклинания, у меня не осталось.
И вот когда я понял это – наступила одна из главных минут моей жизни. Жизни наследственного мага тринадцати лет, баловня судьбы, убежденного, что мир существует только для него.
Холод. Темнота. Ужас смерти.
Мне предстояло барахтаться в ледяной воде, пока какая-нибудь ранняя хозяюшка не соберется набрать водицы, а до этого, по самым оптимистичным расчетам, оставалось часа три; тем временем начались судороги. Плавал я изрядно, но холодная глубина колодца, казалось, засасывала меня, а ухватиться за склизкие стенки не было возможности – руки срывались, ногти обламывались. Охваченный болью и паникой, я принялся вопить что есть мочи – орать, надсаживая горло, из последних сил звать на помощь, и мои крики то и дело переходили в бульканье…
Кто меня услышал? Конечно, Ил де Ятер, тринадцатилетний Ил, которому я полчаса назад подпустил огоньку в штаны.
Когда я увидел человеческое лицо над собой – моя радость была столь же неистова, как и сокрушительно было последовавшее за тем разочарование. Я узнал недавнего дружка; я ждал, что он скажет ехидным голосом: что, допрыгался, колдуненок? Ты побарахтайся, а я посмотрю, как ты тонешь, ладно?
Я знал , что он что-то подобное скажет. Потому что сам на его месте сказал бы именно так.
– Сейчас, – хрипло сказал Ил, над которым я и до этого издевался часто и с удовольствием. – Держись, только держись, я цепь сброшу…
Я тонул.
Цепь упала рядом – но я не мог уже подтянуться. Все, что я мог – схватиться за нее зубами, оставив ноздри над водой.
– Я спускаюсь… Я спускаюсь, Хорт…
Ржавая цепь не была приспособлена для того, чтобы выдерживать вес упитанного тринадцатилетнего подростка, каким был молодой Ятер. Тяжелое дыхание моего дружка заполнило собой колодец; на меня стали падать комочки глины с его ботинок.
Металл был соленый, с привкусом крови. Этот привкус я запомнил на всю жизнь.
Ил окунулся в воду рядом со мной. Его пояс врезался мне в подмышки; привязав меня, Ил стал подниматься, теперь на меня падали холодные капли, и тяжелое дыхание то и дело срывалось в приглушенный стон…
Потом цепь перестала дергаться, и завизжал ворот. Ил был сильным мальчиком, а я, по счастью, был тощ. Ему удалось вытащить мое окоченевшее размокшее тело.
Все это я помнил уже урывками.
Фонарь в его руках. Лицо, освещенное этим фонарем, окровавленные ладони, испуганные, участливые глаза:
– Ты живой?..
Те же самые глаза смотрели сейчас с лица молодого самодура, грозного барона Ятера:
– Помнишь?
– Помню, – сказал я, откидываясь на спинку кресла.
…Говорят, в некоторых семьях до сих пор чтят Закон Весов. То есть дикарскую традицию прежних времен – когда человек, чью жизнь спасли, шел ко спасителю едва ли не в рабство, покуда не представится возможность поквитаться… Странно жили наши предки. И удивительно, что, подчиняясь столь глупым традициям, они не только выжили, но и потомков наплодили… Это что же получается – с тринадцати лет я, наследственный внестепенной, оказался бы должником какого-то провинциального барончика?