Возвращение пираньи

По трубам текло вино – примерно полтора миллиона литров в сутки. Только что закончилась вендимия, ежегодный праздник сбора винограда, и в сотнях тысяч бочек искрилась живительная влага. Кацуба успел свозить Мазура на завод Бодега Бассо, где тот с еще более почтительным восхищением лицезрел своими глазами самую большую в мире деревянную винную бочку. Вмещала она ровнехонько четыреста тысяч литров.

И, что самое удивительное, отметил мысленно Мазур, никто никогда даже не попытался провертеть коловоротом в винодуке дырочку. Русскому человеку такое нерадение дико, отечественные Левши и Кулибины давно издырявили бы заветную трубу на всем ее протяжении...

За три дня он насмотрелся экзотики столько, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Винные погреба Хиоле с их ста пятьюдесятью миллионами литров, резервуар для вина, в котором однажды устроили банкет на пятьсот человек (и всем было просторно), музей серебра, старинный праздник пива и крови, более ста лет отмечавший окончание индейских войн, кафедральный собор, где хранился череп Диего Альмагро (вроде бы подлинный), Каса-де-монеда – старый монетный двор, где приводные валы чеканящих станков когда-то вращали закованные в кандалы рабы-индейцы... Впечатлений было столько, что они перестали волновать и удивлять, – еще и оттого, что над ними дамокловым мечом постоянно висело ожидание, а чертов Франсуа куда-то запропал, о чем, впрочем, честно предупредил заранее и наставлял в этом случае не дергаться, а спокойно ждать.

– Ну что, скарабеев со свининой решительно не хочешь? – поинтересовался Кацуба.

– Нет, – сказал Мазур, и понизил голос: – Ты мне лучше растолкуй, как зам по контрразведке, как обстоит дело с проявляемым к нам интересом, есть ли таковой и от кого исходит...

– Наконец-то, – сказал Кацуба. – Профессиональные рефлексы проснулись.

– Не видел смысла дергаться раньше времени, – хмуро пояснил Мазур. – Все это – твоя епархия, но пора бы и поинтересоваться...

– Резонно, – сказал Кацуба. – Пошли, пройдемся.

Он мимоходом подписал счет, подсунутый бесшумным чоло, оба вышли на брусчатку и, старательно держась теневой стороны, пересекли площадь, свернули на улицу Сан-Августин, где, в отличие от площади, было разрешено автомобильное движение.

– Оглянись, только аккуратнее, – сказал Кацуба. – Справа под тентом примостился сеньор, как полагается, в белом костюме, колу сосет...

– Видел, мы мимо него проходили. Хвост?

– Ну уж сразу и хвост... – усмехнулся Кацуба. – Просто человек на посту. Говоря казенным языком, официальный наблюдатель от тайной полиции в отеле. Штатный, как портье. Это, понятно, не ради нас – тут тебе и рутинное наблюдение за местами, где останавливаются иностранцы, и защита от ворья, и пригляд за площадью. Этот красавец каждый вечер нас с тобой вставляет в сводку, он всех вставляет. Данный мачо – круг первый, сиречь внимание охранки, не затрагивающее лично нас. Круг второй – наши персональные шпики. Я тебя три дня таскал по всему городу не только от безделья, как ты, должно быть, догадываешься... Хотел вычислить ребятишек из ДНГ. Депто де насьональ гуардиа. «Гуардиа» не в смысле «гвардия», а в значении «безопасность». Милое заведение. Правда, со времен безвременной кончины дона Астольфо они немного цивилизовались, это при нем молчунов убеждали с помощью электросварочных аппаратов, подвешивали под мышки и ме-едленно опускали в бассейн с молодыми акулками, а к женщинам еще и подпускали овчарок, обученных трахать и представительниц гомо сапиенс. Теперь нравы там мягче, кого-то за перегибы даже к стенке прислонили, но все равно – щуку съели, а зубы остались. С помощью газетной подшивки можно молчуна обработать так, что и акулы не надо. Впрочем, нам с тобой вульгарный мордобой не грозит, мы ж дипломаты... Так вот, весь первый день за нами таскалась целая бригада, по стилю – не просто «полисиа криминале», а, несомненно, ДНГ. Кадры у них весьма квалифицированные, отрабатывали по полной программе – с «конвейерной передачей», со «встречными»... На второй день активность резко упала – по времени это как раз совпадает с раскрытием цели нашего визита. Как только узнали, что мы, два идиота, целимся на клад Бенитеса, немного успокоились. Весь третий день и сегодня за нами таскаются одиночные топтуны – уже ясно, что орднунга для. Конечно, и эти меняются, сейчас от ресторана, за нами тащится совершенно новый... только, я тебя умоляю, не нужно завязывать и без того завязанные шнурки и пялиться в витрины...

– Понял, – хмуро сказал Мазур. – Не дите.

– Топает, орел... – прямо-таки с нежностью сказал Кацуба. – Знал бы ты, как приятно быть объектом разработки ДНГ, располагая дипломатической ксивой... Привыкли они к нам уже, могут себе позволить и взглядом на девочку отвлечься... Словом, с этой стороны – благолепие. Но! – Он еще более понизил голос. – Все эти четыре дня мы с тобой – в плотной и профессиональной «коробочке». Проще говоря, постоянно в кольце весьма толковых ребят и девочек, которые крутят двойную задачу: и не потерять нас из виду, и не дать себя засечь индивидуумам из ДНГ, каковые тоже не лопухи. Сомнений никаких. У вторых – не стиль ДНГ, вообще не местный стиль. Они прекрасно ориентируются в городе, они, в определенном смысле, здешние, но все же они – не отсюда...

– Конкуренты? – спросил Мазур.

– Очень похоже. Так что поздравляю – мы под колпаком. Я, конечно, пока не могу сказать, знают они твердо, что мы – это мы, или же просто вцепляются в каждого новоприбывшего перспективного русского, но жизненный опыт подсказывает, что склоняться лучше к первому варианту.

– А если так, что делать? – спросил Мазур. – Как ты верно подметил, тут – исключительно твоя епархия...

– Приказ прост – ждать инструкций, – вздохнул Кацуба. – Стоп, опять пошли интересные дела...

Улица была сплошь застроена добротными старинными домами, где смешались разнообразнейшие стили: ажурные металлические ворота, тонкие чеканные решетки, защищающие окна, резные деревянные балкончики, мавританские аркады... Слева, на стене из красного кирпича, белели огромные белые буквы: «PIR», определенно нанесенные с помощью баллончика с краской, и, похоже, совсем недавно – Мазур явственно рассмотрел, как ползут по кирпичам извилистые тонюсенькие ручейки.

И он моментально подметил, что прохожие – отнюдь не принадлежавшие к низшим классам – ведут себя странновато. Стена с надписью словно была ограждена невидимой полукруглой завесой, которую видели все, кроме Мазура – люди шли по дуге так, словно завеса реально существовала, на нее можно налететь и чувствительно расшибить лоб, огибали невидимое препятствие, причем исхитрялись делать это как бы непроизвольно, весьма даже непринужденно, будто испокон веков по этой стороне улицы все так и ходили...

– Ага, – сказал Кацуба негромко. – Можешь остановиться и глупо таращиться – мы ж с тобой нездешние, любопытно нам, тем более – должно быть насквозь непонятно...

– Герильеро?

– Не совсем. «Партидо Искуердиста Революсионарио» – Партия Левых Революционеров. Духовные братцы нынешних герильеро, но – сугубо городские. Нужно купить газету, похоже, герильеро откололи очередной номер, в этом случае пировцы моментально одушевляются и начинают пачкать стены с удвоенным усердием...

– Я так понимаю, они под запретом?

– Не то слово... Стоп. – Кацуба взял его под локоть и остановил метрах в десяти от надписи. – Везет тебе, я этих мальчиков своими глазами никогда и не видел, хотя наслышан...

Медленно подъехал довольно новый светло-синий «опель», отчего-то он был без номера. Одновременно распахнулись обе передние дверцы, вылезли два парня в бежевых просторных брюках и белых рубашках навыпуск (Мазур наметанным глазом определил, что у каждого на поясе нехилая кобура), в темных очках. Держась так, словно на улице, кроме них, не имелось ни единой живой души, они вразвалочку, неторопливо подошли к подтекающим белым буквам. Один достал из заднего кармана крохотные баллончики, кинул на них взгляд, два убрал, один оставил. Второй приложил к стене нечто напоминающее трафарет. Короткое шипенье, невесомое облачко бьющей из баллона под давлением краски – и белые буквы оказались словно бы перечеркнутыми черным рисунком: череп со скрещенными костями, большие литеры E и М.