Озорные призраки

Они в два счета достигли фрегата. С борта свисал обычный трап: канаты и деревянные перекладины. Мазур вмиг взлетел бы по нему, но, разумеется, пришлось карабкаться со всей возможной неуклюжестью…

На палубе их уже дожидался офицер, высокий, костлявый, нельзя сказать, чтобы он был настроен неприязненно, но и явно не собирался хлопать Мазура по спине и с ходу предлагать опрокинуть по стаканчику. Вполне уместное отчуждение. Ничего специфически британского.

Уоррент-офицер с ходу к нему подошел и почтительно принялся шептать что-то на ухо. Глупо было надеяться, что этот служака забудет упомянуть о пулевых пробоинах: Мазур не расслышал ни слова, но не сомневался, что рапорт будет подробнейшим – вид у британского боцманюги соответствующий, службист, бля.

Выслушав рапорт, офицер – как моментально определил Мазур в звании лейтенант-коммандера – небрежным жестом вернул подчиненного на исходную позицию и уставился на Мазура примерно с той же доброжелательностью, с какой он смотрел бы на чаек за бортом. А впрочем, и открытой враждебности не было, и на том спасибо…

– Сэр? – с непередаваемой интонацией вопросил лейтенант-коммандер, ухитрившись вложить в это нехитрое словечко массу интонаций. Мастера все-таки британцы на такие штуки…

– Меня зовут Ричард Дикинсон, я австралиец, – сказал Мазур, словно спохватившись, полез в карман, выудил паспорт и простодушно протянул его офицеру. – Пилот-любитель с личным самолетом, у меня случилась авария…

Офицер, держа книжицу с австралийским гербом кончиками пальцев, листанулее с неприкрытой брезгливостью, всем своим видом давая понять, что он бесконечно далек от каких бы то ни было полицейских обязанностей, унизительных для джентльмена, не имеющего на то служебных полномочий. Вернул. Глядя все так же отстраненно, осведомился:

– Что у вас произошло? Мне докладывают, ваш самолет весь в пулевых пробоинах…

Мазур вытаращился на британца насколько мог придурковато и честно:

– Какое-то роковое недоразумение. Милях в пятидесяти отсюда меня обстреляли с большого белого катера. Я всего-навсего имел глупость над ними снизиться, помахать крыльями… – он глуповато хихикнул. – Там на палубе были две обалденных девчонки в купальниках… А с катера по мне чесанули очередью….

– В этих местах ошивается масса самого разного народа, – сказал офицер без всякого выражения. – Вам следует немедленно заявить в полицию, когда мы достигнем суши, мистер…

– Дикинсон.

– Вот именно. Такие вещи нельзя оставлять без последствий.

Мазур решительно не мог определить, поверили его сляпанной на скорую руку сказочке, или нет. Ну и черт с ними. Сами они следствие по его поводу проводить ни за что не будут – и в полицию на берегу сдавать не станут, с какой стати? Никаких криминальных сцен с его участием они не наблюдали, оружия при нем не видели, а думать могут что угодно…

– Боюсь, ваш самолет идет ко дну, – сказал офицер, глядя через плечо Мазура.

Мазур обернулся. Действительно, наступал финальный акт незатейливой драмы – гидроплану пришел каюк, из воды торчали левое крыло и поплавок, быстро погружаясь. Еще пара секунд – и осталась безмятежная водная гладь.

– Жаль, – сказал Мазур. – Вот мерзавцы, я это так не оставлю… Дайте только до берега добраться…

– Вообще-то мы идем в Рансевилль, мистер…

– Дикинсон.

– Вот именно. Там, как вы понимаете, мы с вами расстанемся и вы вольны поступать, как вам угодно. На вашем месте я бы, не медля, сделал заявление полиции. А пока что… Позвольте предложить вам гостеприимство, – произнес он с видом человека, нисколько не обрадованного такой перспективой и лишь выполнившего своего рода обязанность. – Вас проводят. Джей!

Рядом, словно чертик из коробочки, возник бравый матрос в том же тропическом исполнении. Лейтенант-коммандер, не меняя выражения лица, показал в сторону Мазура (именно что в сторону, а не прямо на него):

– Позаботьтесь о нашем госте.

И отвернулся к борту, сочтя свою миссию оконченной, а долг морской вежливости – полностью выполненным. Решив держаться в том же стиле – и, например, обойтись без всяких горячих благодарностей вслух – Мазур направился вслед за провожатым. Они пересекли палубу, спустились по трапу.

Мазур практически не смотрел вокруг. Ему было почти что скучно. О фрегатах этого типа он мог и сам рассказать немало – водоизмещение, мощность силовой установки и ее технические характеристики, численность экипажа, скорость, дальность хода и все прочее… Словно столкнулся вживую с человеком, которого до того знал по отличным фотографиям. Конечно, это чуточку щекотало нервы – знали бы найденные бритты, кого пригрели на груди – но особенно предаваться эмоциям не следовало: не к теще на блины пришел, ухо следовало держать востро…

Матрос привел его в чистенькую четырехместную каюту, ничем особенным не отличавшуюся от тех, к каким Мазур привык. Разве что здесь на переборке красовалось не менее дюжины выдранных из журналов для мужчин голеньких красоток. Разболтались они тут, подумал Маузр, присаживаясь на койку согласно приглашающему жесту провожатого. У нас бы за подобные вольности все огребли бы по полной программе, включая командира…

– Сэр, вы уж, пожалуйста, отсюда никуда не выходите, – сказал матрос без малейшей надменности, но непреклонно.

– Вот фокус, – сказал Мазур. – Меня арестовали, что ли? Это за что? Ничего вроде не натворил…

– Здесь военный корабль, сэр, – не моргнув глазом, пояснил матрос. – А вы, как бы это сказать, лицо совершенно постороннее. Железные правила и все такое…

Он лихо отдал честь и вышел. После короткого раздумья Мазур поступил так, как и полагалось всякому нормальному австралийцу: подошел к переборке и принялся вдумчиво разглядывать девиц, улыбавшихся ему кто застенчиво, кто блудливо.

Дверь распахнулась – ну, разумеется, в армии, как и на флоте, стучаться не принято, тут вам не деликатная гражданка. Мазур без всякой поспешности отвернулся от голых девиц. И узрел очередного офицера, сублейтенанта, немногим старше его самого.

Этот выглядел совершенно непохожим на того вяленого карася, что встретил на палубе Мазура. Он улыбался во весь рот простецки и откровенно, он с первого взгляда казался простягой, рубахой-парнем, у него был незамутненный особой работой мысли, почти детский взгляд…

Мазур мысленно подобрался и скомандовал себе боевую тревогу. Все дело в этом младенческом взгляде и простецкой внешности. Знал Мазур одного такого простеца с детскими глазами – Константина Кимовича Самарина, по кличке Лаврик. Незнакомец, голову на отсечение, был его близнецом, разве что форму носил другую…

– Здрасте, – сказал вошедший, пожав руку Мазура так непринужденно и дружески, словно они выпили вместе цистерну пива. – Сублейтенант Доббин, будем знакомы.

– Ричард Дикинсон, – сказал Мазур.

– Австралия, похоже, а?

– Угадали, – сказал Мазур.

– Да что тут угадывать, ясно же… Говорят, у вас и документы в полном порядке?

Он как-то так уставился, дружески и вместе с тем требовательно, что рука Мазура сама собой нырнула во внутренний карман пиджака, появилась оттуда с липовой австралийской ксивой и протянула ее Доббину. Тот перелистнул странички вроде бы небрежно, с видом выполняющего неприятную повинность джентльмена, но его глаза на несколько мгновений из наивных стали прямо-таки рентгеновскими, и Мазур уже не сомневался, с кем его свела судьба. Ихнийхренов особист. Видно зайца по аллюру. Но какого черта тут делает особист? И в советском, и в британском военно-морском флоте дело еще не зашло настолько далеко, чтобы особист стал штатной принадлежностью корабля подобного класса. Порядки, в общем, не при замполитах будь сказано, во всем мире одинаковые. Если на корабле объявился особист, чувствующий себя здесь совершенно непринужденно, означает это одно: или корабль выполняет некое специальное задание, или он изначально непростой, похожий на своих систер-шипов лишь внешностью…