Страница 49 из 62
Девки на войне себя вели по-разному, чего уж там. Иные рассуждали, как я уже упоминал, в том же направлении: война все спишет, смерть рядом посвистывает что ни день, и помирать в таких условиях целочкой как-то глупо и обидно… Оборачивалось по-всякому. Попадались откровенные, простите за некультурное словцо, бляди… а впрочем, блядь, она и на гражданке блядь, тут все зависит от склонности души, и война совершенно не оказывает влияния на характер. На войну приходят с гражданки с уже слепленным, сформировавшимся характером…
Была самая натуральная военная любовь. Были незабвенные пэпэжэ. Походно-полевые жены. Это уж, конечно, не у рядового и сержантского состава. Ну, а когда дошли до Германии, по первости…
Так вот, казачка эта была из недотрог. Очень скоро клинья к ней начали бить со страшной силой все, кто имел к тому хоть небольшую возможность согласно занимаемому положению. Даже один из штаба дивизии зачастил. Очень уж ему, изволите бачить, нужно знать, как идут дела в отдельно взятой роте, какие там успехи в боевой и политической, а также моральный облик…
Этот ее прельщал, говоря по-старомодному. Мол, нечего такой кралечке делать на передовой, где летают свинец с железом, и народ грубый до полного оскотинивания. Я вас, Галя (или Оля), заберу в штаб дивизии, где не в пример спокойнее и уютнее… В таком ключе.
Не знаю подробностей, но отшила она его так, что больше не ездил. Точно, отшила. Я сам, каюсь и винюсь, не без греха. Была у меня связисточка, и болтливая, так что я знал более-менее, что происходит в занимаемых прекрасным полом хатах, какие там настроения, разговорчики и прочее…
Ну вот, я что-то никак не выворачиваю на главное… Ладно.
Наш комроты от этой казачки форменным образом осатанел. Такое с каждым может случиться. Башню заклинит, как выражались танкисты – и вперед.
Ох, он ее обхаживал! Так, что мы, взводные, над ним временами втихомолочку ржали. И так, и эдак, и по-всякому, и на разные кандибоберы. И к медалям он ее представит, и женится после войны, и любовь у него настоящая, непритворная, какой на свете еще не было… Моя Женька рассказывала, будто он однажды перед ней стоял на коленях, и довольно долго. Очень может быть. Когда мужик теряет голову, жди любой дурости и самых неожиданных поступков…
И как он ни старался, ему обламывалось. Как и всем прочим. Дело зашло так далеко, что мы уже нахмуренно крутили головами – мог попросту завалить откровенным силком, случалось и такое, когда человек оказывается в полной власти поставленной самим перед собой задачи…
Ну вот, а к тому времени Женька мне стала рассказывать интересные вещи – будто эта казачка потомственная ведьма. У них, мол, в станице вся женская линия ихней семьи этим славилась чуть ли не с пугачевских времен. И вроде бы она им гадала, что-то еще делала… Вот тут Женька мне ничего конкретного не рассказывала, только ежилась. Я над ней посмеивался, говорил: Жень, ты ведь девочка городская, комсомолка, кончила техникум связи, тебе ли верить в эти бабские враки? А она ежилась и смотрела странно…
Мы тогда стояли в большой деревне. Месяц с лишним. Успели эту деревню исходить и изучить вдоль и поперек. Я это специально уточняю. С завязанными глазами могли из конца в конец пройти и отыскать любую хату.
Прихожу я вечерком туда, где мы квартировали – взводные и комроты… Смотрю, ребятки какие-то особенно сосредоточенные. Оказалось, командира окончательно повело. Хватанул спиртику – не допьяна, а так, для куражу и смелости – и поперся к казачке. Предварительно объявив в узком кругу, что терпение у него лопнуло, и сегодня он этот узелок развяжет раз и навсегда… Завалит ее прямо в хате, и плевать на последствия, пусть потом жалуется, ему и штрафбат не штрафбат…
Такая ситуация. А что прикажете делать? Идти следом и за шиворот оттаскивать? И получить от него пулю в лоб? Его заусило так, что лезть поперек его мечты мог только идиот…
Ну, что бы там ни было, а сон – дело святое. Улеглись мы спать, как ни разбирало любопытство.
А утречком подхватились. Едва-едва рассвело, за окном этакая молочная сизость… Подхватились мы от грохота – это командир так саданул дверью, входя, что удивительно, как потолок не обвалился…
Вид у него… Какой-то необыкновенный у него был вид. Не довольный и не разочарованный, ничего от привычных эмоций и настроения. Даже и не подберешь слов. Грешным делом, мне подумалось сначала, что дело обернулось совсем скверно: что он стал напирать, она ломалась, и он ее сгоряча… В соседнем батальоне однажды было похожее. Там начхим осатанел подобным же образом, и, получивши отпор, шарахнул в девку всю обойму. Наповал, конечно. Спохватился, принялся стреляться, дуло в висок – а патронов-то в обойме больше и нету. Повязали. Ну, трибунал, залп перед строем… Мы подумали сначала, что тут то же самое…
Потому что он сел за стол с этим непонятным своим, незнакомым видом, голову упер на руки и молчит. Долго молчал. Мы тоже помалкивали – кто его знает…
Дайте, говорит, спирту. Где-то оставался…
Мы достали, налили. Он оттолкнул мою руку, долил до краев и ахнул приличную дозу неразбавленного. Потом хватает меня за гимнастерку – глаза шальные, остекленевшие – притянул и говорит:
– Ты только передо мной не крути, мать твою! Я ведь прекрасно знаю, что ты Женьку валяешь. И не может быть так, чтобы она тебе ничего не рассказывала про то, как они там живут…
Вижу – человек совершенно не в себе. Отвечая осторожненько:
– Ну, вообще-то не без того…
Он словно бы обрадовался, его малость отпустило. Спрашивает меня этак тихонько, задушевно, доверительно:
– Коля, а не было ли, часом, оттуда информации, что Галька ведьмачит?
Смотрим мы на него в совершеннейшей задумчивости. А он уставился на меня так жадно, словно я председатель военного трибунала, и от моего слова зависит, отпустят его с миром или поставят перед комендантским взводом… Человек малость не в себе…
Не знаю уж, что на меня накатило, но ответил я ему со всей прямотой:
– Степаныч, – говорю, – я человек трезвомыслящий и не верю ни в какое ведьмачество, разве что только в то, что присутствует в книгах Н. В. Гоголя… Но среди девок и в самом деле давно ползет шепоток, что Галька – ведьма. Не знаю я подробностей, мне их ни за что не рассказывают, но слух есть, и упорный…
Он, что странно, вроде бы успокоился и даже повеселел. Хватил еще неразбавленного, посидел, повздыхал, поматерился. И говорит вполне серьезным тоном:
– А ведь все сходится, славяне. Был бы я пьян в жопу, но я принял на душу один-единственный стакан, для смелости…
Короче, что выяснилось…
Выступил он в поход, что тот Мальбрук, с самыми решительными и непреклонными намерениями. Сам признавался, что башка была, как в дурмане, а, пардоньте, стояк был такой, какой редко случается. Ввались он туда, разложил бы ее, не обращая внимания ни на что окружающее.
Вот только той хаты он не нашел.
Соображаете?
Он эту хату прекрасно знал – столько возле нее отирался, в гости захаживал под любым предлогом, а точнее говоря, без всякого предлога. И было так: идет он знакомой дорогой, мимо насквозь знакомых соседских домишек – а хаты нету. Нет, не то чтобы на ее месте образовалось пустое место… Ничего подобного, мы специально расспрашивали.
Просто ее нету. Должна быть там – а ее нету. Он сам никак не мог сообразить и точно сформулировать, как это все описать. Вот он подходит – дом, дом, еще дом, должна быть вот туточки Галькина хата… А ее нету! Та хата, что за ней, дальше – на месте. Та, что перед ней, не доходя – на месте. А Галькиной попросту нету. Хоть ты тресни.
Он пробовал и так, и этак. Возвращался к переулочку – и не один раз. Пытался заходить с другой стороны, с третьей, пробраться и вовсе огородами. С тем же отсутствием результата. Все привычные ориентиры на месте, а Галькиной хаты нема…
И главное, ночь стояла лунная, звездная. Прекрасная просто. Вы знаете, не врал Гоголь насчет украинской ночи, не зря ее описывал так красиво. Ох, картина… Мы с Женькой пару раз просто гуляли, как пионер с пионерочкой. Красота… Тишина, ни ветерка, луна светит, звезды крупнющие, совершенно по песне – хоть иголки собирай…