Страница 9 из 18
Впрочем, злата тут нет. Зато Русью пахнет отчетливо. Это был советский раздел коллекции. Монетки наполовину высовывались из прозрачных кармашков, Владик потрогал одну из них и улыбнулся. Десять копеек 1946 года, в гербе которого вместо одиннадцати лент – семь. Ох, и досталось же кому-то за этот брак. Учитывая политическую ситуацию того времени, можно почти уверенно сказать, что этот кто-то был расстрелян… Владику десярик обошелся в триста пятьдесят баксов.
– Вот так-то, Хеза, – сказал он. – Была бы денежка правильная, красная цена бы ей была – сто рублей. А такая, с дефектом – нумизматическая редкость! Или вот, – он осторожно вынул другую. – Видишь? Рубль сувенирный, посвященный великому композитору Прокофьеву. Делали форму, чеканили – на века. И ухитрились, бараны, перепутать даты жизни. Он умер в пятьдесят третьем, а тут, – видишь? – пятьдесят второй… В результате – вынь да положь четыреста зеленых. Пока эта у меня – самая дорогая…
Владик, вставил рубль обратно в кармашек и положил раскрытый кляссер на уже просмотренный том «Брема».
– Вот и ты у нас, Хеза, – зоологическая редкость. То ли ёж-мутант, то ль гибрид жабы и черепахи… – Владик усмехнулся. – Главное, я и правда не знаю, куда тебя деть, пока я буду на этих треклятых сборах. На соседнюю кафедру – к зоологам?.. И не жрешь ты ничего… А как мне не хочется на эти сборы, знала бы ты! Что я – мальчик: с автоматиком по плацу бегать… И на день рождения не попадаю. А что делать?
Внезапно Хеза чуть приоткрыла свой безгубый щелевидный рот, и из него со скоростью смазанной маслом молнии выскочил длинный-предлинный язык. Он коснулся «Прокофьева», тут же втянулся обратно, и монетка исчезла во рту Хезы. Та прикрыла глаза, откровенно сглотнула, и ее странная мордочка на миг приняла мечтательно-счастливое выражение. Затем глаза открылись, и Хеза стала такой же, как была.
– Эй-эй! – закричал Владик, вскакивая. – Ты чего это?! Ну-ка положь на место!
Но он прекрасно понимал, что крики тут бесполезны. Это, во-первых. А во-вторых, что Хеза сейчас увеличила собственную ценность с нуля до четырех сотен баков, и судьба ему ковыряться в ее помёте. Так что, какие сборы?!
– Только не надо мне говорить, что ты питаешься серебром! – сердито сказал Владик, поспешно закрывая и, от греха подальше, убирая кляссер на полку.
Ему приснился неприятный сон. Как будто он, не он нынешний, а он – испуганный мальчик, живет с мамой в доме у каких-то очень несимпатичных людей. Это толстая супружеская пара c ехидной дочерью одного с ним возраста, и самое противное в них то, что они недолюбливают его рыжего полосатого кота, которого сам он обожает.
Однажды кот исчез. Его нет уже несколько дней. И вдруг Владик замечает, что вся хозяйская семейка, победно на них с мамой поглядывая, щеголяет в рыжих полосатых штанишках. Возмущению Владика нет предела, и он решает отомстить. Хотя бы подлой девчонке. Как-то вечером он подпиливает перекладину у стоящих в саду качелей и зовет туда ее. Качели ломаются как раз в тот момент, когда они взлели к самому небу. Девчонка разбивается насмерть, а он отшибает себе ноги, но, боясь наказания, ковыляет из сада прочь.
И вот он бредет по ночному городу. Он не знает, куда идти, ноги ноют, ему страшно, одиноко, и он остро ощущает приближающуюся беду. В очередной раз он сворачивает за угол и останавливается как вкопанный, не в силах двинуться дальше. Он не сразу понимает, что его так напугало, но потом, чуть повернув голову вправо, он видит чьи-то глаза. Они пристально смотрят на него из подвального окна ближайшего дома.
Владик чувствует, как мурашки волной прокатываются по его телу от затылка до щиколоток. Дыхание задерживается: серый, заполненный ночными тенями воздух становится плотным, почти твердым. Дышать им нельзя. Как бы ему этого не хотелось, но он не может сделать ни единого движения вперед или назад. И он задыхается, задыхается!..
Сделав над собой усилие, Владик все-таки втянул в себя глоток воздуха. Вдох получился хриплый, сдавленный, и он проснулся от этого звука. И почувствовал неизъяснимое блаженство от осознания того, что все это было только сном. Он открыл глаза… И чуть было не закричал: из темноты на него смотрели два больших желтых глаза.
Хеза! Вот это кто. Сердце в груди Владика билось бешено.
– Ну, ты даешь, – сказал он вслух, садясь на кровати и надеясь звуком собственного голоса отогнать страх. Но голос был каким-то чужим. Владик включил ночник. Глаза у Хезы сразу потускнели, и ничего угрожающего в ней не осталось. – Да-а… – протянул он. – Ужас. Просто «Ночной дозор» какой-то.
Сходив в туалет, Владик вернулся в спальню и решительно подошел к столу.
– Ты уж меня прости, – сказал он, накрывая клетку полотенцем. – И вообще. Спать пора.
Он снова лег и погасил свет. Но мысль о «Ночном дозоре» вызвала цепочку ассоциаций: Меньшов – вампиры, вампиры – кровь, кровь – банка… Что-то в этом было не страшное, а наоборот – важное и полезное. Банка с кровью. Банк крови… Доноры!
Вот! Где-то он слышал или читал, что доноров именно сейчас освобождают от сборов офицеров запаса. Типа, министерство здравоохранения заключило экстренный договор с министерством обороны. В связи с каким-то терактом. Надо позвонить… Нет, надо сперва кровь сдать, а потом уже звонить.
… Как это не удивительно, все оказалось именно так. На работе его сегодня уже не ждали, но и в военкомат он не пошел, а двинулся вместо этого на станцию переливания крови. А потом, уже оттуда, позвонил. Сначала дежурный на том конце провода говорил с ним возмущенно, а потом – безразлично.
Возмущенно: «Товарищ лейтенант, где вы находитесь?! Ваша команда уже давно здесь и готовится к отправке… Мы вышлем за вами дежурную машину…» А потом: «Ах, вот как? Да. Только справку завезите. Пожалуйста, завезите её сегодня, нам для отчетности…»
Домой Владик примчался в самом радостном настроении, а когда обнаружил, что тарелочка в клетке Хезы пуста, развеселился окончательно. Теперь известно, что она, как минимум, жрет овсянку, а значит, можно не нести ее к специалистам, а просто ждать.
– Молодец! – похвалил он животное. – Ешь, значит, срешь. За что большое тебе человеческое спасибо. И от Прокофьева, и от меня лично. Так… – это он разговаривал уже с собой. – Но ведь то, что я остался дома, открывает передо мной невиданные горизонты. Сегодня у Алёны день рождения. Правда, она меня не приглашала, но ведь это потому, что знала, что меня не будет в городе…
Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Хотелось верить, что ее, – «а жалко…» – было искренним. Он знал, в какой кабак идет сегодня чуть ли не весь отдел, но, наверное, будет правильнее позвонить и предупредить. Мало ли что: может, там число мест ограничено… Да нет, чепуха. Что ему – места не найдут? Но народ сдавал деньги, и там уже, наверное, заказано на определенное число гостей… Тоже ерунда. На месте разберусь и расплачусь.
– Но так невежливо! – сказал он вслух. – Предупреждать надо.
«Но тогда не получится сюрприза», – возразил он себе мысленно.
А он кому-то нужен – сюрприз?.. Так звонить или не звонить? Владик пошарил в кармане в поисках монетки, чтобы кинуть ее на «орел-решку». Монеты не нашлось. Владик снял с полки все тот же кляссер и вынул из него трешник пятьдесят седьмого года. Не слишком дорогой. Баксов за десять. «Орел – звонить», – загадал Владик. Опасливо глянув на Хезу, он торжественно произнёс:
– Звонить или не звонить! – и подкинул монетку щелчком большого пальца.
Трешник, быстро кувыркаясь, подлетел к потолку и вернулся в ладонь. Владик разжал кулак. Решка.
Отлично! Никаких звонков. Заявиться, как снег на голову! Да, но хорошо это будет только при условии, что она…
– При условии, что она, – сказал Владик для храбрости вслух, – что она меня…
Да ну… С каких щей? Все время, сколько они знакомы, Алёна недвусмысленно демонстрирует полное к нему безразличие. «Именно, что «демонстрирует»… – сказал ему внутренний голос. – А раз демонстрирует, значит, не с проста».