За гранью

ВИЛЬНЮС. 12 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ

Черная шинель, черные брюки, черный галстук… Балис только теперь понял, как парадная флотская форма подходит для похорон. Последний раз он участвовал в этом скорбном ритуале довольно давно, ещё будучи курсантом, да к тому же летом, во время каникул.

А вот у Кристинки это были первые в жизни похороны. И, чувствовалось, что девочка очень переживает. В самолете она почти всё время молчала, погруженная в свои думы. Молчала и Рита, понимая, что ни мужу, ни дочери сейчас не до разговоров. Он вообще не хотел брать супругу в Вильнюс — в начале весны она должна была родить второго ребенка, и авиаперелет ей в таком положении совсем ни к чему. Но она так решительно заявила, что обязательно хочет проводить в последний путь старого адмирала, что Балису пришлось согласиться. Пришлось брать и Кристину — не оставлять же одну в Севастополе, город хоть и не чужой, а всё же родни в нем не было ни у Балиса, ни у Риты.

Зимний Вильнюс встретил Балиса хмурой погодой и не менее хмурыми взглядами земляков в аэропорту. Выяснять отношения с двухметровым офицером оккупационной армии никто особым желанием не горел, однако, провались он сквозь землю, многие окружающие явно бы разразились одобрительными криками.

Впрочем, все изменилось, как только отец заговорил с ним по-литовски. В сознании окружающих он тут же из оккупанта стал своим, надеждой будущей независимой Литвы. Только ему сейчас это было абсолютно безразлично. Балис фиксировал происходящее вокруг помимо воли, профессиональным взглядом офицера-разведчика, который должен замечать каждую мелочь вне зависимости от своего состояния, иначе может неожиданно лишиться жизни. А сосредоточен он был на другом: на усталых и разом постаревших лицах родителей.

— Sveikas, tлve. Sveika, mama.[1]

— Sveikas, sunau…[2]

Он обнялся с отцом, поцеловал мать. Потом родители здоровались с Ритой, целовали внучку… А он все никак не мог поверить, что это — случилось.

— Как же, — выдавил он из себя, наконец. — Как он умер?

— Никто не ожидал, — ответил Валдис Ирмантасович. — После Нового Года отец поехал в Москву по своим делам. Приехал позавчера вечером. Заходил к соседке, ей показалось, что он плохо выглядит. Хотела вызвать скорую — не разрешил, ты же знаешь, он не любил болеть. Утром она всё-таки вызвала врачей, но он был уже мертв. Обширный инфаркт. Даже дверь квартиры за собой не запер, только до дивана сумел дойти…

Отец еще что-то говорил, Балис механически кивал, кажется, даже отвечал коротко да или нет, садился в машину, но всё это было как во сне. А в реальности был сон. Другой сон. Тот, что приснился ему прошлой ночью…

Он сидел на берегу какой-то речки, на опушке леса. Просто наблюдал за медленно текущей водой, наслаждаясь одиночеством и покоем.

— Видишь, внук, как всё нехорошо получилось…

Дед появился рядом неожиданно. Как и в их последнюю встречу в Севастополе — в парадном мундире, с орденами и медалями, только, почему-то без кортика. И лицо у него было не обычным — темным от загара и ветра, а каким-то синим, словно у безнадежного портового алкаша.

— Ты это о чем, дед? — не понял Балис.

— Приглашал тебя на День Победы… Не судьба. Так я тебе ничего и не объяснил… Придется тебе самому во всем разбираться. Я верю, ты сможешь. Главное — только не горячись. Мне было труднее…

— Погоди, дед, я ничего не понимаю, о чем ты говоришь?

— К соседке зайди, она тебе передаст от меня весточку.

Адмирал хотел сказать что-то еще, но не успел. Откуда-то из лесу к ним подошел человек, почему-то одетый в длинный парчовый кафтан красного цвета. За спиной у него колыхался плащ, подбитый мехом какого-то зверя и заколотый на левом плече небольшой золотой брошью. Незнакомец был очень стар, наверное, ровесник деда, с такими же совершенно седыми волосами, только более длинными и намного более длинной седой бородой. Однако движения его были быстры и уверены, а выправка сразу выдавала опытному глазу бывшего профессионального военного.

— Пора тебе, воевода, — обратился он к контр-адмиралу. — Если хочешь, я тебя провожу.

— Спасибо, князь, — ответил Ирмантас Мартинович, поднимаясь с земли. — И, если можно, пригляди за внуком.

Он коротко кивнул в сторону Балиса.

Глаза таинственного князя и капитана морской пехоты на мгновение встретились, и Балис почувствовал, что ему физически тяжело выдержать этот взгляд.

— Пригляжу, да и без меня есть, кому приглядеть, — произнёс старик и на этом сон кончился.

Потом ему снилось что-то ещё, как обычно, с пробуждением испарившееся из памяти. А вот удивительный разговор на речном берегу засел там на удивление прочно.

Правда, утром Балис не придал сновидениям никакого значения: к вещим снам, как и к сеансам Кашпировского и Чумака, слухам об инопланетянах и снежном человеке, рассказам о Бермудском треугольнике и другим подобным байкам, он относился с большой долей скептицизма. Хотя, было дело, однажды по молодости и по пьяни как-то вместе с однокурсниками пару часов в ночном карпатском лесу ловил какого-то чугастра или чугайстра. В общем, тамошнего йети. Разумеется, никого не поймали, но было весело.

Но в полдень позвонила получившая телеграмму Рита. А теперь вот из рассказа отца он узнал о соседке, которая последняя говорила с дедом. Это все совпадения?

Размышления прервались приездом к дому, где контр-адмирал в отставке, Герой Советского Союза Ирмантас Мартинович Гаяускас закончил свою жизнь. Здесь Балис ни разу не был: дед перебрался на новую квартиру всего пару лет назад. Балис все так же "на автопилоте" помог выйти из потрепанных отцовских «Жигулей» матери и супруге. Мысли витали где-то далеко, в голове никак не укладывались последние события, он не понимал, что происходит и раздражался. Если бы смерть деда не окружала такая таинственность, то ему бы было гораздо легче все это пережить.

Двухкомнатная квартира оказалась заполнена людьми, добрая половина которых была Балису незнакома: дедовы друзья из общества ветеранов войны. Другую половину составляли родственники. Четкое разделение на эти две группы сразу бросалось в глаза: разговоры велись только "в своем кругу" и подчёркнуто "на своём языке". Наверное, только такое неординарное событие, как смерть отставного контр-адмирала, и могло в эту зиму собрать вместе в раздираемом политикой Вильнюсе столь контрастное общество.

— Деда сюда привезут? — поинтересовался Балис у отца, после того как закончились непременные в таких случаях объятия и соболезнования.

— Нет, из морга — сразу на кладбище, — он глянул на часы. — Через полчаса должен подойти автобус.

У Балиса уже созрело решение, что он сейчас сделает. Рита включилась в хлопоты на кухне, Кристине что-то горячо втолковывал девятилетний двоюродный брат Андрюс.

— Слушай, а соседка эта, про которую ты в аэропорту рассказывал, в какой квартире живет?

— В сорок шестой, этажом ниже.

— Я зайду к ней…

Пройдя мимо куривших на лестничной клетке тройки отставных полковников, одобрительными взглядами окинувших его китель, он спустился по лестнице на этаж и нашел обитую светлым дерматином дверь с небольшой медной табличкой, на которой были выгравированы цифры четыре и шесть. Нажал на маленькую круглую кнопку звонка, из-за двери раздалась птичья трель. Он подождал минуту, но больше ничего не услышал. На всякий случай нажал белую кнопку еще раз.

— Сейчас! — слабо донеслось из-за двери. Затем шаркающие старушечьи шаги, и уже громче. — Кто там?

Говорила соседка на литовском.

— Простите, я внук Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса, — так же по-литовски ответил Балис.

Щелкнули замки, дверь приоткрылась. Хозяйка квартиры какое-то мгновение смотрела на Балиса снизу вверх, потом, сняв цепочку, предложила:

— Проходите.

— Спасибо… Извините, не знаю, как Вас зовут…

1

Здравствуй, папа. Здравствуй, мама. (лит.)

2

Здравствуй, сынок. (лит.)