Страница 84 из 120
— Так-то так, — заметил Паризьен, — но сил, верно, хватило не надолго, старина.
— Как раз угадал, дружище. Уже я чувствовал, что скоро не в состоянии буду передвигать ноги, когда, на мое счастье, догнала меня телега, колеса которой уже несколько времени стучали позади меня по булыжной дороге. Крестьянин, ехавший в телеге, первый заговорил со мною и предложил сесть с ним. Нужно ли говорить, что я с восторгом принял предложение? Этот крестьянин, добрый человек, ненавидел пруссаков. Пожалуй, он и догадался, что относительно меня что-то неладно, но виду не показал и не сделал мне ни одного вопроса. У городских ворот, когда его спросили, кто я, он ответил, подмигнув мне:
«Это мой кузен Гепар, будь вам известно».
Когда же мы проехали три-четыре улицы, он остановил лошадь, дал мне сойти и сказал, пожимая руку:
«Прощайте, земляк, желаю вам успеха. Идите обделывать ваши дела, но остерегайтесь остроконечных касок, они злее рыжих ослов».
Тут он расхохотался, стегнул свою кобылу и, крикнув во все горло: «Ну, ты, Августа, скверная тварь!» — ускакал во весь опор. Вот как я прибыл в Кольмар.
— Начало не худо, — заметил Мишель с веселою улыбкой.
— Вот что называется посчастливилось, — подтвердил Паризьен, налив себе рюмку коньяку.
Оборотень хлебнул глоток кофе, щелкнул языком, раскурил погасшую трубку, подлил порядочную дозу коньяку в свою чашку и продолжал рассказ в следующих выражениях:
— Я не заплакал, оставшись, таким образом, один посреди улицы. Благодаря Богу, город мне знаком и друзей у меня там не занимать. В пять минут я уже отыскал, что мне было нужно, и находился в полной безопасности в доме честного торговца мелочными товарами, с которым до войны не раз имел выгодные дела. Я только назвался ему сквозь дверь, как он поспешно отпер ее и принял меня с распростертыми объятиями. Я плотно поужинал, лег и без просыпу спал до утра. В восемь часов я был уже на ногах и простился с моим хозяином, который настойчиво удерживал меня, но я боялся присутствием моим подвергать его опасности. Итак, я немедленно отправился собрать сведения, за которыми пришел. После трех часов ходьбы и расспросов я успел-таки узнать кой-что, но, к сожалению, не все, что желал. Сведения мои хотя и не полны, как вы сами увидите, но верны, можете на это положиться.
— Хорошо, хорошо, но посмотрим, что же это за сведения, — сказал Мишель с оттенком нетерпения.
— Вот они, командир. Дессау очень известен в Кольмаре, где пользуется самой лучшей славой. Его считают чрезвычайно богатым и вполне преданным Франции. По вступлении в Кольмар, пруссаки нашли в нем самого упорного противника притеснений и гонений, которыми они по своей привычке терзали жителей. Дессау всегда восставал против них и не раз имел с ними стычки, но никогда не уступал. Они питают к нему неумолимую ненависть и каждый раз, как представляется случай, поступают с ним гнусно; словом, нет человека, который не был бы уверен, что они ненавидят его изо всей мочи. Он же достойный и превосходный человек, преданный Франции и обожаемый бедными, потому что много делает добра и благородно тратит средства, приобретенные трудом.
— Это чудный портрет, если похож, — сказал Мишель, прикусив губу.
— Он должен быть точен, — уверил Оборотень со своей насмешливой улыбкой, — люди, которых я расспрашивал, далеко не подозрительны.
— Все ли теперь? — спросил молодой человек с очевидным нетерпением.
— Нет еще, командир, вы же угадываете, что я желал увидеть такого почтенного гражданина.
— Как же это возможно, когда он здесь? — вскричал Паризьен.
— Продолжайте, — сказал Мишель улыбаясь.
Оборотень взглянул насмешливо на Паризьена и пожал плечами.
— Ты, видно, еще зелен, — сказал он.
— Что, что такое? — вскричал Паризьен, раздосадованный таким эпитетом.
— Молчи! — повелительно сказал Мишель. — Ну что же, видели вы его, Оборотень?
— Невозможно было.
— Я думаю! — пробурчал себе под нос Паризьен. — Заберет же человек себе такую дурь в голову!
— Уже две недели, — продолжал контрабандист, не обращая внимания на слова зуава, — господин Дессау исчез после жаркого спора, который имел с немецким комендантом. Одни утверждают, что его захватили ночью и отвезли в крепость по ту сторону Рейна; другие, напротив, утверждают, что господин Дессау, которым меры давно были приняты, просто скрылся в самом Кольмаре в недоступном убежище, зная, что может рассчитывать на преданность своих друзей.
— Итак, он не оставлял Кольмара?
— Это общее мнение, командир.
— Гм! В этих сведениях нет ничего положительного, они полезны, быть не могут. Что вы сделали тогда?
— Я не унывал, командир. Дав вам, слово собрать верные сведения, во что бы ни стало, я непременно хотел сдержать его. Долго не думая, я решился пойти напролом и прямо направился к дому господина Дессау, который пруссаки, скажу мимоходом, ограбили и обобрали сверху донизу, словом — совершенно опустошили. Когда я подошел, у подъезда шумно толпился народ, громким говором и свистом выражая свое неодобрение, между тем как пруссаки невозмутимо обирали даже до медных ручек на дверях, глупо ухмыляясь под нос негодующей толпе. Случайно я очутился возле человека, несколько мне знакомого. Тотчас между нами завязался разговор, и я заметил, что он прячет под полою сверток, должно быть очень ценный, если судить по заботливости, с какою он старался скрыть его. Мы перекинулись несколькими словами, когда он сделал движение, чтобы уйти, а я последовал за ним, мне тут нечего было ждать более. Итак, я проводил моего старого знакомого до его дома, находившегося двумя-тремя улицами далее. Впустив меня к себе, он тщательно запер за собой дверь, положил на стол довольно большой сверток, который нес, и опустился на стул со вздохом облегчения. Должно быть, бедные люди, которые, как я уже говорил, сердечно были преданы господину Дессау, условились между собою спасти, насколько это было возможно, от хищничества пруссаков самые драгоценные из предметов, оставленных их благодетелем в его доме, когда он вынужден был бросить его. К великому разочарованию и бессильной ярости пруссаков, бедняки в этом успели, и ворвавшийся в дом банкира неприятель не нашел почти ничего достаточно ценного, что стоило бы унести. Разумеется, все, что таким образом было спасено, тщательно сохранялось для возвращения законному владельцу, как скоро он вернется. Моему знакомому удалось скрыть много редких художественных предметов, но всего более привлек мое внимание большой сверток, который он бережно поставил к стене. Конечно, я спросил, что это. Он развернул полотно, и я увидал картину, или, вернее, портрет человека лет сорока пяти, небольшого роста, широкоплечего и полного, с черными глазами и волосами, густой бородой, умным и добрым лицом, который в богатом халате стоял у стола и слегка опирался на него рукою. Вообще картина была прекрасная. Я спросил, чей это портрет; мой приятель ответил, что это портрет самого господина Дессау, написан он парижским художником и был на выставке 1867 года.
«Как! — вскричал я. — Разве господин Дессау не стар?»
«Ему лет сорок пять, самое большее», — ответил мой знакомый.
«Волосы у него не белые?»
«Сами видите, что они черны как смоль. Портрет разительно похож, только что не говорит», — продолжал мой приятель.
«Но очки его, лорнетка — словом, все орудия для зрения, я не вижу их!»
«Очки у господина Дессау, — засмеялся мой приятель, — с его-то глазами? Вы шутите, наверно».
Я узнал достаточно и потому ушел. Что вы скажете об этом, командир? Находите вы теперь сведения мои положительными?
— Без сомнения, — ответил Мишель задумчиво. — Итак, я был прав. Мое недоверие оправдывается?
— Как видите, командир.
— Конечно, вижу, но сделать ничего не могу.
— Почему так? Разве не представил я вам достаточно доказательств его обмана?
— Правда, только не принесли мне ни одного, друг Оборотень, — возразил он, покачав головой. — Один шаг мы сделали по пути, на который ступили, так как имеем теперь достаточно нравственных доказательств, чтоб оправдывать наши подозрения и внушать нам сознание собственной правоты.