Последний волк

Часть седьмая

Он нашел ее – свою Территорию, Территорию своего отца, Территорию его племени. Он пересек очередную реку, не очень широкую, он встречал и побольше, пересек по последнему, дрожащему под лапами льду, когда откуда-то с верховьев уже несся грохот освобождающего весеннего взрыва, и едва вступив на землю, замер. Какое-то неведомое ранее чувство умиротворенности и покоя ласковым облаком обволокло его, пропитало, дошло до самого сердца. Он, удивленный, обернулся назад и серое пятнышко белки, мерно покачивающейся на ветке сосны на другом берегу реки, вдруг вспыхнуло в мозгу путеводной звездой. Он медленно побежал вперед, наполненный робким поначалу чувством мистического узнавания, как будто он много лет жил на этой земле и теперь вернулся после долгого отсутствия. Ему был знаком и этот дуб, надвое расколотый молнией, и эта речушка, застывшая в ожидании сигнала от старшей сестры, чтобы сбросить зимнее одеяние и зажурчать радостной песней, а вот там, у далекой пока сопки, почти у самой подошвы, если взять немного вправо, напротив трех сосен, растущих из одного корня – не спутаешь, других таких нет – есть отличная, большая, сухая пещера, лучшего логова для волчицы с малыми волчатами не найти.

И птицы, порхавшие вокруг в предвкушении весны, и звери, те, которые могли укрыться в безопасной высоте деревьев, приветствовали его.

– Добро пожаловать на родную Территорию, Одинокий Волк! Отцы наших отцов передали нам память о тебе и мы рады, что ты вернулся!

Он не разубеждал их. Выпали годы, не было плена, не было клетки, жизнь, чуть запнувшись, мерно потекла вперед, как столетия до этого.

Но чем дальше, тем чаще стала на него наваливаться беспричинная тоска. Стая ли ласточек, весело кувыркаясь, просвистит в воздухе, стая ли белок рыжим всполохом пронесется по деревьям, стадо ли кабанов, блаженно похрюкивая, развалится в своей купальне – Волк прервет свой бег, застынет в безжизненной неподвижности, устремив пустой немигающий взгляд куда-то за пределы этого мира.

– А дальше что? Зачем я? Где мой путь? – рвали душу вопросы.

И ближе к полнолунию какая-то неведомая сила приводила его на границу его Территории, в горы на восходе, он долго стоял на высоком утесе, вглядываясь в бесконечную даль, и заводил свою песню.

– Тоскует, – говорили обитатели леса и благоговейно стихали.

Небольшой автобус, рассекая темноту светом фар и тяжело переваливаясь на колдобинах, медленно полз по дороге, огибающей горную гряду. Студенты, заполнившие автобус не столько сумками, сколько бренчанием гитары и громкими песнями, подгоняли водителя: «Давай, давай! Кончилась практика! Эх, хорошее было времечко! Но – домой, домой, домой!»

И Мария, после смерти Деда вернувшаяся в столицу и переведшаяся на дневное отделение института, тоже горланила песни вместе со всеми и кричала в промежутках: «Домой, домой, домой!»

Вдруг водитель остановил автобус, выключил фары и протянув руку куда-то вперед и вверх, тихо сказал: «Смотрите! Первый раз такое вижу.»

Во внезапно наступившую тишину ворвался леденящий вой, наполнивший души какой-то неизбывной первобытной тоской.

Студенты вывалились из автобуса и задрали головы вверх. Над ними возвышался огромный обрывистый утес, на который облокотилась разбухшая желто-красная луна. И на фоне этой луны, многократно увеличенный ее лучами, так, что казалось, будто он заполняет полнеба, высился Волк. Он вытянулся вверх, так, что передние лапы, грудь, шея и морда образовали одну вертикальную линию, и устремив взгляд к тому, кто выше всех, изливал свою мольбу и давал обет.

Я уйду,

Но вернусь.

Я уйду, чтоб понять.

Я найду.

Я пойму.

И тогда я приду.

И тогда я вернусь.

Потому что найду.

Потому что пойму.

Я вернусь.

Я пойму.

И тут взорвался еще один крик.

– Волк! Волк! Вернись! Я люблю тебя, Волк!

Мария протягивала к нему руки, но Волк даже не посмотрел вниз.

Он, окончив свою песню, смотрел только вдаль, обозревая бесконечные пространства, которые ему предстояло пройти.

Долог и безостановочен был его путь. Он покрывал всех попадавшихся сук, но ни с одной не задержался, даже на день, а если кто и пытался увязаться за ним, то прогонял, злобно щеря клыки.

Он пересекал огромные равнины, переваливал через высокие горные хребты, переплывал речушки. Большие реки переходил по льду, а летом находил непонятное творение людей – четыре блестящих твердых ниточки, лежащих на толстых обрубках деревьев, по которым иногда проползали гигантские грохочущие змеи, и, проследив их путь, находил место, где они перебирались через реку.

И везде он спрашивал – у орла в небе, у соболя на дереве, в медведя в лесу: «Не видели ли вы моих братьев?»

И всегда до него доносилось: «Нет».

Четыре вехи было на его пути на восход.

В один жаркий июньский день необъятное плоскогорье отвесно стекло вниз и скрылось в беспредельной – на холод, тепло и восход – водной глади. Долго метался Волк по берегу в поисках спуска, пока не наткнулся на речушку, каскадами сбегавшую вниз, осторожно пробрался по самому краюшку и ступил на небольшую, усеянную мелкой галькой отмель в устье. Два смешных набитых жиром мешка с маленькими, как игрушечными, передними лапками встревоженно подняли головы, тонким свистом подзывая двух детенышей, которые белыми пушистыми шариками покатились под защиту их тел.

– Не волнуйтесь! Я пришел как друг! – крикнул им Волк.

Он подошел к самой кромке воды и напился. Вода была очень студеной, необычайно чистой и вкусной, как в озерцах на ледниках высоко в горах.

– Это Крайнее Море? – спросил он у нерпы.

– Нет, не Крайнее и даже не море. Есть у него границы и нет из него выхода в беспредельность океана. И в том наша главная скорбь.

Все реки несли свои прозрачные воды на холод в окружении гор. Лишь одна мутноватым потоком вырвалась на равнину и устремилась на восход. И вдоль нее положил свой путь Волк.

Он почуял море задолго, по наполненному простором ветру, чуть сдобренному островатым ароматом гниющих водорослей. Низкий, пологий спуск вынес его на отмель, на десяток прыжков от воды покрытую дарами прилива -спутавшимися клубками водорослей, кусками дерева, проморенными океанской водой до одинакового темно-коричневого цвета, отмытыми до снежной белизны костями. Легкий туман колыхался над водами, заслоняя горизонт, но к вечеру он ненадолго поднялся и вновь Волк увидел необъятную водную ширь – на холод, тепло и восход. Но вскоре туман опять пал на море, спасая Волка от созерцания бесконечности.

Вода была горько-соленой и чуть мутноватой, вероятно от близости устья большой реки.

И здесь, на отмели в бухте чуть дальше на холод, он встретил братьев тех смешных мешков с жиром, которых несколько месяцев назад оставил скорбеть на прекрасном озере.

Они были чуть другими, буровато-серыми в мелких темных пятнах, и держались кучкой, залежкой особей на двадцать, не считая детенышей, что почему-то понравилось Волку.

– Я приветствую вашу Стаю. Я пришел как друг, – сказал Волк.

– Мы тоже рады приветствовать тебя, – ответил самый старый из племени ларга, – давно мы не слышали таких почтительных слов. К сожалению, мы не знаем, кто ты, и никогда не встречали твоих братьев.

– Меня зовут Волк, Последний Волк, и я ищу моих братьев по всей земле.

– Да, по всей земле, – повторил его слова вожак, – в море твоих братьев нет.

– Но я встречал ваших братьев и все они мечтали о море, которое потеряли или которого не знали. Это – море?

– Да, это – море.

– Это – Крайнее Море?

– Нет, это не Крайнее Море. Старики рассказывали мне, молодому, как они уходили на льдинах или по льду, как получалось, на восход. Там лежит благословенная земля, там прекрасная охота, там в устьях рек от рыбы не видно дна, сколько не ныряй, и не встретишь двуногого.