Хендерсон, король дождя

После того, как Мталба в последний раз, со счастливым обожанием во взоре, лизнула мою руку, я поспешил сказать:

— Благодарю вас, и спокойной ночи. Доброй ночи вам всем.

— Ахо! — выдохнули они хором.

— Ахо, ахо! Грун ту молани.

— Ту молани.

Сердце моё полнилось счастьем, а когда гости ушли, я, вместо того, чтобы постараться заснуть, испытал страх: вдруг, стоит мне сомкнуть ресницы, очарование исчезнет? Ромилайу ещё раз помолился и лёг, а я ещё долго лежал без сна, в приподнятом настроении.

ГЛАВА 9

Оно не покинуло меня и утром, и я сказал себе: это будет величайший день в моей жизни. Я почему-то был убеждён (я и сейчас убеждён), что события минувшей ночи должны были послужить знамением, своего рода сигналом к выходу из тупика. Даже Виллатале не дала мне подобного ощущения. Я стал другим человеком — или думал, что стал. С этим ощущением не могло сравниться даже созерцание осьминога в Баньоле. Та тварь, уставившись на меня из-за стекла. безмолвно говорила о смерти, рождая ощущение безысходности. Тогда как события минувшей ночи вселили в меня уверенность в себе, и я с новой энергией и душевным подъёмом приступил к изготовлению бомбы.

Через некоторое время я смог торжественно сообщить Ромилайу:

— Готово!

Я твёрдо решил, что не позволю ему испортить мне настроение своим кислым видом.

— Оставь сомнения, Ромилайу. Вот увидишь: эта штука отлично сработает.

— Да, сэр.

— Я не хочу, чтобы ты считал меня растяпой, не способным создать что— то путное.

— Конечно, сэр.

— Каждый человек интуитивно знает ту предельную глубину, которую он способен постичь. Так вот — я ещё не достиг этой глубины.

— Да, сэр.

— Ха! Жизнь думает, что уже вычислила меня «от и до» и занесла в соответствующую графу своих скрижалей. «Хендерсон — тип такой-то» — как бескрылая гагарка или утконос. Но её ждёт большой сюрприз, ибо я — Человек! А человек не раз проскальзывал у неё между пальцами, когда жизнь уже думала, что связала его по рукам и по ногам.

Зная о предстоящем знаменательном событии, к моей хижине сошлись почти все жители деревни. Одни болтали, другие хлопали в ладоши, третьи пели песни. Под утро вновь заявилась Мталба в прозрачных лиловых шароварах и вуальке, на арабский манер закрывавшей нижнюю половину лица. Она и её свита старались подбодрить меня песнями и плясками. Потом она ушла, однако вскоре вернулась, переодевшись во что-то красное из грубого сукна. Она вдела в уши медные кольца, а на шею надела такой же медный воротник. Свита облачилась в пёстрые лохмотья. Некоторые привели с собой коров на цветных поводках. Время от времени человек подходил к животному, целовал и справлялся о его здоровье — ни дать ни взять близкие родственники. Девушки несли на руках или на плечах своих любимых кур. Духота стояла ужасная.

— А вот и Итело, — заметил я.

У принца тоже был насторожённый вид.

— Миста Хендерсон, сэр… — начал он, с трудом подбирая слова. Я счёл своим долгом ободрить его.

— Я понимаю, принц, сложность и деликатность ситуации. Могу сказать одно: я люблю ваш народ и хочу на деле доказать ему свою любовь. Раз уж я явился сюда из внешнего мира, мне и расхлёбывать заварившуюся у вас кашу. Ну, а теперь — в дорогу!

Мы все под палящим солнцем двинулись к цистерне; я возглавлял торжественное шествие. На мне был тропический шлем; один башмак то и дело норовил свалиться с ноги, так как из шнурка я изготовил фитиль. Время от времени я хлопал себя по карману шорт, проверяя, на месте ли австрийская зажигалка. Бомбу в алюминиевом корпусе я держал высоко над головой, как статуя Свободы — факел в Нью-Йоркской гавани.

Немного не доходя до искусственного водоёма, все остановились; я один приблизился к краю цистерны, где росла трава. Ромилайу — и тот не последовал за мной. Что ж, это в порядке вещей. В критическую минуту человек всегда остаётся один, а для меня одиночество давно уже стало нормой.

С бомбой в левой руке и зажигалкой в правой, я заглянул в воду. Там в родной стихии блаженствовали лягушки, от головастиков до взрослых особей, а я, Хендерсон, возвышался над ними наподобие вековой сосны с крепкими корнями… но довольно обо мне. Я возвышался над лягушками, как олицетворение их судьбы, а они ни о чем и не подозревали. На меня нахлынуло знакомое чувство тревоги. В глазах зарябило; в горле пересохло; на шее вздулись жилы. Ропот жителей деревни доносился до меня словно издалека — как до утопающего голоса купальщиков. Ближе всех ко мне стояла темнокожая Мталба в красном одеянии — очень похоже на мак. Я сдул с фитиля пылинки и повернул колёсико. Потом запалил фитиль бомбы — мой бывший шнурок. От него тотчас отвалился металлический наконечник. Искра по фитилю побежала к деревянной части корпуса, в которой я заранее просверлил дырочку. Теперь оставалось только сжимать эту штуку в руке и ждать, когда искра заберётся внутрь. Я призвал на помощь всю свою интуицию, плюс удачу, а так как в этот миг мне не хотелось ни на что смотреть, я зажмурился. Изнутри послышалось шипение. В последний момент я закрыл дырку заранее приготовленной затычкой и швырнул бомбу. Она ударилась о тростниковый навес, перевернулась в воздухе и шлёпнулась в жёлтую воду. Вода сомкнулась над ней, но уже в следующую секунду вздулась, пошла кругами, и я понял, что бомба сработала. Будь я проклят, если моя душа не вспенилась и не заходила ходуном, как эта вода. Ещё мгновение — и ввысь взметнулся фонтан из воды и лягушек. «Аллилуйя! — мысленно вскричал я. — Хендерсон, старая скотина, на этот раз у тебя получилось!» Зрелище было грандиозное — не Хиросима, но что-то вроде того. Я повернулся и крикнул:

— Принц! Ромилайу! Как вам это нравится?

Результат оказался не совсем таким, как я ожидал. Вместо восторженного гула со стороны туземцев раздались оглушительные крики и визг.

Я вновь повернулся к цистерне, и моим глазам явилась жуткая картина. Вместе с дохлыми лягушками из цистерны стремительно выливалась вода. Взрывом повредило переднюю стенку. Поддерживающие её гигантские валуны рухнули, и жёлтая вода неудержимо хлынула наружу.

— А, ч-черт!

Меня чуть не вырвало от сознания того, что я натворил.

— Скорее! — закричал я. — Итело! Ромилайу! Святой Иуда, что же это делается? Помогите!

Я бросился поднимать огромные валуны, чтобы успеть водрузить их на место. Лягушки сыпались на меня, попадая в штаны и расхристанный ботинок. Животные взбунтовались и вовсю натягивали поводья, чтобы устремиться к утекающей воде. Но она была осквернена, и люди не давали им пить. А вскоре и её поглотил песок.

Обезумевшие от горя туземцы разбежались — остались только Итело и Мталба.

— Боже! — вскричал я. — Что я наделал! Какая ужасная катастрофа!

Потом я задрал мокрую, грязную рубашку и, обнажив живот, обратился к Итело:

— Убейте меня, принц! Возьмите мою пустую, никчёмную жизнь! Скорее!

Однако вместо шагов палача я слышал только душераздирающие вопли Мталбы.

— Миста Хендерсон, сэр, — произнёс принц, — что происходит?

— Вонзите в меня нож, — уговаривал я его. — Возьмите мой, если свой оставили дома. Казните меня! Только не прощайте — этого я не вынесу!

Клянусь всем святым — вместе с цистерной я взорвал что-то очень важное. И поэтому с надеждой ожидал, когда Итело выпустит из меня кишки. Вода под ногами почти полностью испарилась. Дохлые тельца лягушек начали разлагаться под палящим солнцем.

ГЛАВА 10

Мталба запричитала:

— Ай-и-и, йелли, йелли!

— Что она говорит? — обратился я к Ромилайу.

— Прощай. Прощай навсегда.

Я услышал дрожащий голос Итело:

— Пожалуйста, миста Хендерсон, откройте лицо.

— В чем дело? Вы не собираетесь лишать меня жизни?

— Нет, нет, вы одержали надо мной верх в поединке. Хотите умереть — вам придётся сделать это самому. Вы — друг.

— Хорош друг! — горько усмехнулся я. — Принц, я бы отдал жизнь, чтобы только вам помочь. Какая жалость, что бомба не взорвалась у меня в руке и не разнесла меня на куски! Со мной вечно одно и то же: за что бы ни взялся на людях, обязательно сяду в лужу. Не зря ваши люди встретили меня в слезах.