Страница 22 из 111
– Тут пел Хлип. Теперь я спою. Тише. – Ясный голос её пролетел по набитому залу, разом погасив шум и бормотание. – Это для него.
Сжав губы, Наблюдатель уставился на Гельвецию, как на мишень. Из зала её снимали. Нехорошо было бы попасть в память чьего-то трэка, но случай такой, что этим стоит пренебречь.
Она вовсе не была ослепительной девушкой. Стремительная и деловая мадам Мошковиц из снисхождения дала бы ей пятьдесят очков вперёд, и то затем, чтобы не осуждали: «Ишь, как призовая кобылица походя растоптала девчонку!»
Нет, Гельвеция брала за душу другим. Голос с надрывом, то с нотками стона или плача, то звенящий смехом, а порой задумчиво тихий – без напора, не взлетая до высоких нот, не подавляя силой, но увлекая доверительной интонацией скорее разговора под гитару, чем раскатистой, широко льющейся песни.
«Я расскажу о том, что болит, – словно обещал её бесхитростный голос. – Я угадаю твою боль. Я назову – и она вздрогнет в унисон, растает, вытечет безмолвной слезой. Замри. Сейчас наступит резонанс. Мои струны заколдуют твою грусть».
Хлип ушёл – и ладно. Она вызовет из глубины душ осадок скорби, изведёт его и песней осветлит сердца. Улетай, печаль, оставь нас! Прости-прощай, желчный лидер Gree
Невольным наваждением возник яростный клич Хлипа: «Они объясняют мир, а мы – изменим его!» Самоучка вроде образца II. Старая Земля припасла много разрушительных цитат для крикунов-радикалов.
После концерта к Гельвеции было не протолкнуться. Но Наблюдатель умел добиваться поставленной цели. Усталая, поблекшая сидела она, и вокруг старались не галдеть, чтобы слышать её стихший, почти бархатный голос. Он протянул блокнот:
– Гель, твой автограф.
– Кому пишем? – Она почти осипла за вечер, бархат речи был стёрт, но чуть царапал слух жёсткими ворсинками хрипотцы.
– Нейтану Норру. – Наблюдатель назвался совсем негромко, пригнувшись к певице. Уютный, умиротворяющий аромат волос с привкусом травяного настоя коснулся его ноздрей. Нет, не тайная власть поющей отшельницы лишает мужчин покоя – а чистота, чуждая гремящим улицам, обещание тишины и сокровенных бесед о главном, мудром и простом.
Она начертала – игольное перо сохранило теплоту сухих, загорелых пальцев, сильных и нежных:
«Это день гаснущих звёзд, они – красные глаза в небе. Будем яркими, пока горят сердца. Гель Грисволд – Нейтану Норру, в память о встрече. Причал, 10.11.35 г.»
Он заполучил желаемое, но хотел большего – и обрёл его, коснувшись щедрой руки губами. Запах. Неповторимая. Надо спешить. Гнать к аэродрому, оттуда – стрелой на восток.
– Быстрее, – велел он пилоту авиатакси.
«Багровое око вампира. Да! живём слишком мало, чтобы понять, как остывшая звезда завидует пылающей. Боже, и через десять часов я махну к Стартовой!.. Надеюсь, там нет этих шикарных окон в полстены. Противно проснуться и видеть красный шар в сером небе».
– Хорошо бы ввалиться в туанское гадище и устроить шаривари! Уляпать их мазью от гнили!
Сей призыв пришлось орать, иначе он не пробился бы сквозь оглушительные раскаты песни Хлипа «Всё чужое». Так уж была построена сходка хлиперов: она с многократным усилением повторяла шум, свет и злобу Города. Этим певец и зажигал свою аудиторию, подобно линзе собирая в жгучий пучок гнева тусклое городское зарево и цинготную тоску о недостижимом. Здесь во всём ценили передоз и перебор.
– А Нура будет ходить с банкой! – ржали черногубые рты, вспыхивая анодированными зубами. Линзы-бельма в глазах отливали молочной синевой или лучами координатных решёток, из художественно «лопнувшего» лба выпирала каша киберначинки, в ухе торчал пульсирующий тестер.
– Нура, банку! покажи!
Хлип был жив; самые горячие и стильные фанаты отвергали его смерть. Они до забвения рубились в танце, и рефрен звучал почти как молитва:
– Сестрица, вот он, щупалец заветный! – пискляво искорёжил строчку имперской оперы юноша в трико и переливающихся световых нитях.
Нурита Мошковиц со стоном наслаждения воздела над лохмами друзей стеклянный цилиндр, в маслянистом содержимом которого колыхался муляж гектокотиля. Настоящий туанский орган не посмели бы выставить в анатомическом музее. Ради корректности сосуд был снабжён наклейкой: «МУЛЯЖ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КОПИЕЙ ЧЬЕЙ-ЛИБО ЧАСТИ ТЕЛА». Сложно было вынести сосуд с биофака, но ради осрамления имперцев патриотка Города готова на всё.
– Божество сочащееся! Главный слизень всех миров! – изощрялись вокруг, делая экспонату знаки презрения. – За хвост и об угол!
– Мальчики любят девочек? – пронзительно спросила Нурита.
– Да-а-а!
– А гадкие девочки любят…
– Туанскую слизь!
– Что мы им скажем?
– Фу-у-у-у!!
Девушке нелегко пробиться в старейший университет, и победа была сопряжена с большими переменами. В Политехническом восхитительные и жестокие порядки. Тайные обряды посвящения, клятва на верность Земле и всему земному. Политехники не покупают импортное. Должен же быть какой-то противовес культурной агрессии ТуаТоу? Хлип не учился в Политехе, но студенты тысячелетнего универа почитали лидера Gree
Нурита и думать забыла, что когда-то млела по Алаа Винтанаа и плакала над его трудной любовью к герцогу Эйнаа Из сладенького и душещипательного мира школы она прыгнула в обжигающе пряный – студенческий. Всё прежнее долой! Стиль – рафинированное манхло, техномрак, киберглюк, обнажённое чувство, цинизм и боль. Тренд – половое напряжение, сердитая кусачая любовь и даже социальная тематика (осторожно! тихонько! намёками).
Музыка ревела и металась. Свет терзал глаза. Все тыкали пальцами в гектокотиль.
– Когда я стану конгрессменом…
– Что же ты сделаешь?
– Проведу запрет на диски, дохнущие с перезаписи. Я их ненавижу. Кто куёт их – те лижут слизь. Холуи туанские. Этим, которые сегодня пляшут в масках, раскрашивают руки и метут пол балахонами, завтра от меня достанется. Крахну туаманский регион, вместо «Пресветлому слава!» повешу: «Позор продажным лизоблюдам!»
– У меня два диска Хлипа околело, «Облава» и «Азбука рабства». Дайте кто-нибудь списать!
– Надолго их не хватит. Тебе надо лицензионные.
– Мерси, я не магнатка – покупать по три сотни штука. Торгаши озверели. За неделю цены вдесятеро вздули!
– У Нуры есть «Азбука». То есть была. Нура, дай Мальке «Азбуку»!
– Уау, моя с компом крякнулась. Погорела в ноль. Хотя… – Нурита нахмурила золотые брови. – У меня её брал дядька Джо.
– Это которого забрали – и с концами? он вернулся, кстати?
4
Стихи Л. Белаш.
5
Стихи В.Кухаришина.