Записки ночного сторожа

Забегаловка постепенно заполняется всякого рода сбродом, вроде нас. Крики, мат, дым, грязь, вонь. А уходить отсюда не хочется. И мы с Собутыльником постепенно упиваемся. И все окружающее нам уже не кажется убогим. Наоборот. Убожеством кажется все то, что вне забегаловки и этого скопления пьяных людей. Что за жизнь, говорит Собутыльник, заранее переживать будущее зло! Делать предложение девушке с сознанием, что она тебе изменит! Заводить разговор с человеком с мыслью о том, что он настучит! Начинать книгу, зная о том, что ее не напечатают, или, хуже того, что за нее тебе дадут по шее, если узнают о ее существовании! Еще не состоявшаяся радость несет с собой сразу же яд огорчения. Так что лучше ничего вообще не начинать. Пусть происходит неожиданно и случайно. Я шел сюда, не зная, что встречу такого приятного собеседника, — нечаянная радость. Авось баба какая-нибудь подвернется, — маленькая, но тоже радость. И никаких априорных огорчений. Попробуй, поживи так год-другой. Сам убедишься, что так лучше. У меня это не получится, говорю я. К тому же поздно. Вряд ли у меня будет этот год-другой для житейских экспериментов.

Не верь тому, что я тебе тут наплел, сказал Собутыльник на прощание. Ничего из этой затеи все равно не выйдет. Только на время забудешься. Знаешь, какое открытие я сделал сейчас? Если даже кошмары времен Хозяина не повторятся, то общество обречено вечно жить под угрозой их повторения. Это проклятие на века. В основе нашего общества лежит преступление. А на преступлении нельзя основать безмятежно счастливую жизнь. Правдец прав, единственное спасение от этого кошмара памяти — полное и чистосердечное признание во всем. Но мы не способны на это. Мы стремимся и будем стремиться замалчивать. И потому мы никогда не забудем. Пока!

И мы разошлись, даже не пожав друг другу руки на прощание. Кто ты, человек? Из какой судьбы ты возник? Куда ты ушел? Почему такие, как мы (как я, Сменщик, Собутыльник) не прилепляемся друг к другу? Встретимся раз-другой, и расползаемся кто куда.

Ибанские тайны

Заехал Чин и развел демагогию о том, что начальство не даром ест хлеб, ибо трудится больше всех и вкладывает в дело выдающиеся таланты. Мы не стали спорить: если человек убежден в правоте своих слов, его не переубедишь. Однажды, сказал Кандидат, когда Чин уехал, нас заставили обрабатывать данные, собранные одной закрытой социологической лабораторией. И мы установили строгий математический закон, который знали еще до обработки опытных данных: чем выше ранг руководителей, тем легче труд, меньше требуется талантов и выше вознаграждаемость. Именно большая легкость труда, меньшая надобность в таланте и лучшая вознаграждаемость являются самыми привлекательными качествами руководящей деятельности в Ибанске, — истина, известная даже младенцам. А знаете, зачем социологи собирали сведения? С целью улучшения работы аппарата управления и очищения его от карьеристов. А видели вы где-нибудь публикации на эту тему? И не увидите. Это — сверхсекрет. Когда нам поручали обработку сведений социологов, с нас взяли подписку о неразглашении государственной тайны. Из-за нее меня до сих пор не выпускают даже в Берлин. Какой же это секрет, если все заранее известно даже младенцам, сказал я. Очень просто, сказал Физик. Во-первых, подтверждение. То, что мы знаем без социологии, это — лишь наше мнение. Его можно оспаривать, приводя противоречащие примеры. Во-вторых, масштабы и реальные величины. Пока ты знаешь, что начальство прожирает больше тебя, это естественно. А когда узнаешь неоспоримый факт, что оно прожирает больше тебя в сотни раз, это заставляет волноваться. Смешно, сказал Кандидат. В Лаборатории Творчества в те же либеральные времена разработали систему тестов для определения умственных способностей. Социологи попытались по ним исследовать соотношение способностей и ранга руководителей. Намерения были самые добропорядочные: оправдать существующее положение. И что же? Им запретили это делать в самом начале. Ходил слух, будто сам Заибан сказал однажды по пьянке, что им и без науки известно, какими дегенератами укомплектован у нас аппарат управления. Боже мой, воскликнул Физик, до чего же у нас все скучно! Чего от нас хотят? Чтобы мы считали существующий порядок справедливым и наилучшим. Чтобы мы уважали и любили начальство. Чтобы мы любовались их кривляниями, считали их мудрыми и талантливыми. В общем, чтобы мы обеспечивали спокойствие и приятность их идиотского образа жизни. И больше ничего! Вот вам и вершина развития материи!! Физик начал последними словами поносить… таракана, который по глупости заскочил в кабинет Чина, который мы в данный момент изолировали от раздражающих звуков внешнего мира.

Житейские мелочи

Зятю потребовались какие-то справки. Три часа потерял в самой вшивой конторе нашей системы всеобщего конторства — в домоуправлении, и без толку. Пришел домой злой, понося все на свете. Безобразие, кричал он. Каждая вошь над тобой куражится! Ты зря возмущаешься, сказал я. Ты же сам в своей последней статье писал о подлинно народном характере ибанской власти. И она действительно такова, ты сам сегодня испытал это на собственной шкуре. Зять сказал, что таких, как я, давно пора (что именно?), и ушел, хлопнув дверью. Опять надрызгается, мерзавец, сказала сестра.

Я попытался заснуть, но не смог. Стал думать, о чем бы я сейчас пожалел, если бы сию минуту пришлось расстаться с жизнью. И не смог назвать ничего. Вспомнил о Ней. Но мысль тут же ушла в унылое детство. Если в Ибанске человек становится отщепенцем, он погибает в силу своих внутренних психологических причин задолго до того, как его ликвидируют внешние силы. Мистика? Нет. Я такого рода примеры встречал в работах историков, изучавших первобытные народы. Очевидно, человеческое Я есть лишь постольку, поскольку есть какое-то Мы, с которым оно органически связано. Отрицание Мы имеет следствием отрицание Я, — законное наказание за дерзость восстания против самой природы ибанского общества, против самой глубинной основы общественности вообще.

В конторе меня ожидало новое наваждение: совместное заседание Жилищной Комиссии и представителей Дирекций, Месткома и Бюро. Оказывается, Конторе выделили десять квартир. А включенных в очередь нуждающихся по меньшей мере полсотни. И по меньшей мере полсотни нуждающихся сотрудников не имеет перспектив даже быть включенными в очередь: или потому, что у них на каждого члена семьи приходится чуть-чуть больше минимума метров, либо по другой причине. Меня, например, когда брали на работу, предупредили, чтобы я не рассчитывал получить жилье за счет Конторы. И заставили подписать бумажку, что я претензий по этой линии не имею. А сколько молодых специалистов готово подписать любую бумажку, лишь бы не ехать на периферию! Комиссия заседала до полуночи. Ближайшие претенденты ждали и переживали. Зрелище — для античной трагедии. Нескольких отпаивали лекарствами. Двоих отвезли на Скорой Помощи. Претенденты один за другим подходили ко мне и изливали душу. И странно, я не заметил ни одного случая, чтобы положение было действительно катастрофическим. Помню, когда нам на шесть человек дали двухкомнатную квартиру, мы были безумно рады. А тут сражение шло за комнату на двоих и даже на одного. Прогресс! И страсти пропорционально возросли.

Потом мы разговаривали на эту тему со Сменщком. Я все это и раньше замечал, сказал я. Но никогда не придавал значения. Знаете, среди некоторой части наших идиотов еще пользуется успехом принцип: быть выше житейских мелочей. Удобный принцип, сказал Сменщик. Раньше им пользовались вовсю. Теперь поклонников у него все меньше и меньше. Я под его обаянием всю жизнь проходил. Удобный принцип. Для начальства, конечно. Да и для нищеты тоже. Успокаивает. Внимание отвлекает. А заведующий справочной группой умер от инфаркта, сказал я. Квартиру вместо него дали какому-то Холую, родственнику Начальника Главка. Ничего себе, братство! Борьба между людьми за жизненные блага — извечный закон человеческого бытия, сказал Сменщик. Это тривиально. Важно установить, в чем конкретно в данном обществе заключаются жизненные блага, за которые идет борьба, какими средствами она ведется и кто имеет преимущества в этой борьбе. Одно дело — борьба за более легкую работу, за грошовую надбавку к зарплате, за дополнительный метр жилплощади… Другое дело — борьба за работу, требующую отдачи всех сил и способностей, но дающую большие средства существования, за большие прибыли, за более высокое качество продукции, за новые рынки сбыта… Если, например, борьба идет за обладание женщиной, и борющиеся имеют в своем распоряжении лишь зубы, мускулы и дубины, получится один эффект. Если борющиеся имеют при этом в своем распоряжении смазливую рожу, острый язык и способность танцевать, получится другой эффект. Если же борющиеся располагают или не располагают такими средствами, как возможность устроить в институт, на хорошую работу, в аспирантуру и т. п., повысить зарплату, дать премию и т. п., то получится уже третий результат. В одних случаях в борьбе имеет преимущество талантливый, образованный и добросовестный человек. В других — бездарный холуй и жулик. Я вовсе не утверждаю, что общества строго различаются набором всех этих показателей. В любом обществе найдешь все примеры. Я утверждаю лишь то, что в каждом типе общества что-то преобладает, воспроизводится, поощряется, имеет преимущества. Собственно говоря, именно это-то и определяет тип общества и его главную тенденцию. Посмотрите на наше ибанское общество. Какие жизненные блага стали у нас предметом борьбы? Все самые необходимые и обычные: еда, жилье, одежда, отдых, зрелища. Что становится главным оружием в борьбе за это? Социальное положение. Место в служебной иерархии. Личные связи (знакомства, взаимные услуги, блат, взятки). Кто имеет преимущества? Это известно даже младенцам. Отнюдь не талант, не бескорыстный трудяга. А интриган, карьерист, хапуга, холуй, приспособленец, доносчик, бездарь, серость. Разумеется, есть исключения. Местами даже могут преобладать иные, противоположные качества. Но в целом и в главном дело обстоит именно так, как сказал. Именно это, а не лозунги, программы и прочие идеологические штучки определяют основные черты нашего общества и его основные тенденции. Они лишь оформляют, украшают, усиливают и охраняют эту прозаическую суть дела. Выходит, спросил я, навечно. Не обязательно, сказал Сменщик. Какая-то часть людей, начав борьбу против этого, может породить другую тенденцию. Может сложиться устойчивая традиция такой борьбы. Могут изобрести защитные средства. Могут сложиться влиятельные сферы жизни, без которых общество не может жить и в которых картина будет иной. Да мало ли что может произойти. Человечество найдет выход. Или погибнет. В лучшем случае — превратится в окончательную мразь. На это нужны века, а не годы, сказал я. Ну и что, сказал Сменщик. Мы же с Вами пока живем. Мы кое-что понимаем. И коечто вносим в желаемый поворот истории. Слабое утешение, сказал я. Физик считает, что все наше шебуршение не оставляет никаких следов в истории. Оно социально не ощущается, как мы не ощущаем ультразвук. Вот Правдец… Как знать, сказал Сменщик. И Правдецы выходят из таких, как мы. К тому же дело не в этом. Если ты окружен жестоким и беспощадным врагом, выход один: дерись до последнего вздоха.