Сын шевалье

— Если я захочу — все это будет моим! Вот оно, твое состояние, Жеан Храбрый! Возьми только несколько камушков — и ты уже богат! Кто узнает? Кто сможет заметить, что здесь чего-то недостает?

Жеан переоценивал свои силы — искушение, надо признать, было чересчур сильное. Он должен был пасть — и он пал.

Внезапно юноша вскричал, словно желая подбодрить сам себя:

— Кто узнает? Кто? Мне довольно только протянуть руку, чтобы добыть богатство и счастье вместе, — так неужто я, безумец, не сделаю этого? И почему? Из-за чего? Из-за ложно понятого чувства чести? Да ну их к дьяволу, эти предрассудки!

И он, словно помешанный, весь дрожа, запустил руку в отделение с драгоценными камнями и зачерпнул полную пригоршню — сколько смог удержать.

Лицо Пардальяна омрачилось, взгляд посуровел. Выпрямившись во весь рост, шевалье на мгновение задумался, а затем решил спуститься к Жеану и обличить вора прямо на месте преступления.

Глава 67

ВЛАДЕЛЕЦ КЛАДА

Теперь воротимся к Сен-Жюльену — шпиону Леоноры Галигаи. Мы помним, что обещали показать его в деле — за исполнением загадочных приказаний страшной флорентийки.

Во вторник утром, в то самое время, когда Жеан Храбрый решил проверить, существует ли сокровище в действительности, Сен-Жюльен направился к заброшенному карьеру — тому, из которого вели подземные ходы под эшафот.

С ним шли четыре человека весьма подозрительной наружности. Все они были закутаны в широкие плащи, полы коих топорщили огромные рапиры. У входа в карьер Сен-Жюльен остановился. Рядом с ним как из-под земли возник еще один человек.

— Ну что? — шепотом спросил Сен-Жюльен.

— Он зашел туда и еще не выходил. Впрочем, теперь пускай выходит — у нас все готово.

— Попался! — обрадовался Сен-Жюльен.

Он подал знак своим спутникам и быстро зашагал вверх по крутому склону холма.

Четыре разбойника — они давно знали, что им надо делать — последовали за незнакомцем и скоро, подобно мокрицам, укрылись в ямах вокруг карьера.

Сен-Жюльен направился в аббатство. Очевидно, он не был там незваным гостем: несмотря на ранний час, его тотчас приняла сама аббатиса Мари де Бовилье.

Вышел он из обители вместе с монастырским байи [38] и с шестеркой дюжих молодцов в касках, при шпагах и с пиками: они составляли полицию, стражу и вооруженные силы Монмартрского аббатства одновременно.

У часовни под холмом Сен-Жюльен расстался с байи и его подчиненными, но зато встретился с дюжиной оборванцев, очень напоминающих тех, что залегли у карьера.

Все это были люди, специально нанятые для этого дела. Само собой, Кончини о них ничего не знал.

Сен-Жюльен повел свой отряд к дому Перетты и разместил вокруг на заранее выбранных позициях. Когда открыли городские ворота, все уже было готово.

В этот час Гренгай с Эскаргасом вышли из Парижа через Монмартрские ворота — ближайшие к их каморке — и направились, как всегда, сидеть в карауле у дома Перетты.

Возле холма Лагранж-Бательер Эскаргас и Гренгай расстались. Гасконец зашагал через болото к поместью Лагранж-Бательер. Оно стояло как раз за домом Перетты; из ее двора туда вела калитка.

У самой ограды дома Перетты через болото были перекинуты дощатые мостки.

Эскаргас охранял заднюю дверь (через нее входили в дом Пардальян с Жеаном), а Гренгай — переднюю.

Эскаргас миновал ограду поместья Лагранж-Бательер — и вдруг споткнулся о веревку, спрятанную в траве.

Страшно ругаясь, он рухнул на землю, но встать уже не успел: из-за стены выскочили четыре головореза и с быстротой молнии набросились на гасконца. Спустя несколько мгновений Эскаргаса схватили, крепко связали, воткнули в рот кляп и понесли в какой-то погреб возле часовни Святого Мученика.

Минут десять он провел в невеселых размышлениях, а потом к нему присоединился Гренгай — тоже связанный и беспомощный. Его постигла та же участь, что и Эскаргаса.

Счастливо и ловко завершив это дело, неутомимый Сен-Жюльен со всех ног бросился опять к карьеру, оставив вокруг дома Перетты-милашки десять наймитов.

Перед ним явился тот же человек, что и в прошлый раз. Сен-Жюльен спросил:

— Ну что?

— Пока ничего, — лаконично ответил тот.

— Вот черт! — воскликнул Сен-Жюльен. — Неужели уйдет?

— Погодите, сударь, не спешите. Появится, куда денется!

— А оттуда точно нет другого выхода?

— Да как сказать… Карьер уже много лет, как заброшен, — теперь, пожалуй, никто и не скажет, далеко ли тут тянутся выработки и в какую сторону. Были старики, так они помнили, — да все померли. А я, к примеру, никогда не слышал, чтобы тут был другой выход.

— Ну подождем, — мрачно сказал Сен-Жюльен.

А теперь нам пора вернуться к Жеану Храброму — мы оставили его как раз тогда, когда он запустил руку в сокровищницу — и, соответственно, Пардальяну, собиравшемуся гневно обличить его.

Итак, Жеан с безумным видом посмотрел на полную пригоршню драгоценных камней, поискал машинально, куда бы спрятать добычу, — и вдруг, с силой швырнув камни на место, воскликнул:

— Нет, я не сделаю этого!

Пардальян — он уже было ступил одной ногой в яму — опять бесшумно вылез наверх и уселся на куче земли. Лицо его просветлело, и он прошептал:

— Ну, я же говорил! Не мог я в нем так ошибаться! Однако, черт возьми, и натерпелся же я страху — в жизни так не пугался!

Жеан же тем временем задумчиво проговорил, рассуждая сам с собой:

— В прежние времена мне, несмышленышу, случалось обчистить припозднившегося прохожего — но меня извиняла моя молодость. Мне говорили: это честная дележка, ибо тот, у кого ничего нет, отнимает у другого лишнее. Я так и думал. Но теперь я знаю истину. Бертиль открыла мне глаза. Господин де Пардальян своим примером показал мне, что такое истинное благородство и великодушие — видя его бескорыстную дружбу ко мне, я краснел при воспоминании о том, каким был прежде. Если я совершу это мерзкое дело, то смогу ли я пожать его честную руку и заглянуть в глаза той. в ком для меня все? К чему богатство, если вся моя жизнь будет отравлена? Нет, уж лучше бедность и даже нищета, чем презрение тех, кого я люблю!

Пардальян наверху удовлетворенно кивнул. Глаза его заблестели еще ярче обычного, а лукавая улыбка стала ласковой и воистину отеческой.

Он шептал:

— Отлично! Значит, моя дружба и мое уважение ему дороги не меньше, чем любовь невесты! Занятно! Ведь он не знает, что я ему отец!

Пардальян был решительно неисправим: так и не научился ценить сам себя…

А Жеан тем временем, терзаясь стыдом и угрызениями совести, совсем разбушевался:

— Раздробить бы на мелкие косточки череп, в котором родилась эта гнусная мысль! Пускай бы палач сжег руку, совершившую это мерзкое дело!

Пардальян — он уже совсем развеселился — усмехнулся про себя:

— Еще чего! Тогда уж тебе точно никогда не удастся пожать мою честную руку!

— Я заслужил страшную казнь, и я сам себя накажу, — произнес Жеан.

— Эй, что такое? — насторожился Пардальян. — Не собрался ли этот дурачок, чего доброго, покончить с собой?

— Я сознаюсь им в своем преступлении. И если после этого они отвернутся от меня — я заслужил их презрение.

— А! — успокоился Пардальян. — Ну, если так — тогда ничего!

Жеан резким движением закрыл ларь, опять забросал его опилками и как можно тщательнее закрыл крышки обоих гробов. На секунду он задумался… Дух его усмирился; он вытянул вперед руку, словно давая клятву, и произнес:

— Я не знаю, кто хозяин этих сокровищ. Но он может быть уверен: если в подземелье не явится другой грабитель, то владелец найдет здесь все в целости и сохранности!

Пардальян чуть было не крикнул: «Ты и есть хозяин!» Но время уже близилось к восьми, пора было приниматься за дело, если он и впрямь желал уберечь сына от неминуемой беды…

Шевалье проворно встал. В стене возле лестницы за его спиной был открыт лаз. Пардальян юркнул в него и вернул на место каменную плиту на ловко замаскированном штыре. Ниже человеческого роста из кладки вынули несколько кирпичей — так что можно было видеть и слышать все, что происходит в подземелье. Пардальян пригнулся и стал смотреть. Жеан как раз закрывал отверстие плитой.

38

Здесь: судья.