Украденная любовь

— Если бы ты продолжала цитировать Библию, а не дурацкие слова какого-то давно умершего поэта, может быть, я бы еще и прислушался… — Не дождавшись окончания этой тирады, Элиза решительно постучала в дверь.

— Можно войти? — крикнула она и, не дожидаясь ответа, повернула дверную ручку.

Отец уже успел обуться, пристегнуть подтяжки и продеть яшмовые запонки в манжеты белой рубашки. Теперь он сердито глядел на жену, помогавшую ему завязать шелковый галстук цвета бургундского вина. Полосатый жилет и черный сюртук дожидались своей очереди. Мать Элизы была уже полностью одета. Платье цвета голубиного горла с белоснежными накрахмаленными воротничком и манжетами и корсажем, отделанным пурпурной тесьмой, красиво облегало ее статную фигуру. Пурпурный шарф, уложенный легкими складками на плечах, был завязан на груди пышным бантом. Несмотря на то, что этому наряду было далеко до роскошных туалетов, которые Констанция Фороугуд надевала на приемы в Даймонд-Холле, мать была прекрасна, как всегда. Вообще родители Элизы выглядели элегантной великосветской парой до кончиков ногтей, и, странным образом, это лишь подхлестнуло закипавший в ее душе гнев.

— Никогда больше не называйте его ублюдком! — выпалила она, свирепо глядя на отца. — Никогда — если хотите качать на коленях моих детей.

Элиза и сама не знала, почему ей пришла в голову именно эта угроза, но желаемый результат был достигнут: отец мгновенно замолчал, изумленно раскрыв рот.

— Элиза! — потрясенно воскликнула мать. Она бросила подозрительный взгляд на живот Элизы, потом подняла испуганные глаза на лицо дочери.

— Нет-нет, мама, — успокоила ее Элиза. — Я еще не ношу ребенка Киприана. Но я хочу этого. Я хочу наполнить его дом и его сердце детьми. Вашими внуками, — уточнила она, чувствуя, как гнев стихает и на смену ему в ее душе поднимается волна нежности. Одна мысль о Киприане, качающем колыбель, в которой спит их ребенок, наполнила сердце Элизы такими сильными и странными чувствами, что она чуть не задохнулась от любви к нему — и к его будущим детям. Их детям. — Элиза вздохнула и неуверенно улыбнулась родителям. — Пожалуйста, будь мил с ним, папа.

Джеральд Фороугуд наконец закрыл рот, закашлялся и отвернулся. Как же ему трудно, поняла вдруг Элиза, глядя, как отец ощупью надевает жилет и трясущимися руками застегивает пуговицы. Ведь еще не прошло и двух месяцев с того дня, когда он неохотно согласился отпустить ее, свою болезненную дочку, к чужим берегам — лечиться. И вот она вернулась, изменившаяся настолько, что разум его отказывался это постичь. Элиза никогда в жизни не кричала на отца, никогда не пыталась противиться его воле. А теперь она ругалась, как торговка рыбой, во всю мощь своих легких, здоровых как никогда, и вешалась на шею человеку, у которого, по мнению Джеральда Фороугуда, не было ни имени, ни состояния, и ни малейшего понятия о чести.

Элиза вдруг ощутила совершенно неуместное желание смущенно хихикнуть. Учитывая все обстоятельства, ее родители еще хорошо держались, подумалось ей.

Внимательно посмотрев на отца и мать, Элиза внезапно увидела в них тех, кем они были на самом деле: не людей, намеревающихся во что бы то ни стало помешать ей найти свою любовь и счастье, а родителей, любящих ее так же, как она когда-нибудь будет любить своих детей. Они желают ей счастливой и спокойной жизни, вот и все. Но Элиза твердо знала, что только Киприан может дать ей это. Только с ним она сможет обрести счастье и покой, которых желают ей отец и мать. Оставалось только убедить в этом их.

Огромная любовь к ним затопила сердце девушки, и с радостным возгласом она кинулась в объятия своих родителей.

— Я так люблю вас обоих, — прошептала она, задыхаясь от наплыва чувств. — Вы были мне такими хорошим родителями, а я всегда была несносной…

— Ты никогда не была несносной, — нежно сказала Констанция, обнимая дочь и гладя ее по голове.

— Я вечно болела.

— Но теперь ты здорова, — вставил Джеральд, целуя Элизу в лоб и немного неловко, но ласково похлопывая ее по плечу.

Элиза улыбнулась ему сквозь слезы:

— Да, теперь я здорова и стала достаточно взрослой, чтобы понимать, куда зовет меня мое сердце. Подожди, — остановила она отца, прежде чем тот успел прервать ее. — Я знаю, ты думаешь, что я совершаю ужасную ошибку. Но ты забываешь, какой пример вы с мамой всегда показывали мне, и Леклеру, и Перри. Для нас — и для любого, кто вас знает, — всегда было очевидно, что вы обожаете друг друга. И совершенно естественно, что ваши дети хотят теперь встретить в своей жизни такую же любовь, крепкую и незыблемую, как скала. Именно такую любовь я испытываю к Киприану.

Ее глаза встретились с широко раскрытыми, сияющими глазами Констанции, и она поняла, что мать на ее стороне. Женщины распознают настоящую любовь инстинктивно и всегда следуют ее велениям. Только мужчины вечно пытаются спорить и сопротивляться ей.

— Ты, может быть, и любишь его. Я не сомневаюсь в искренности твоих чувств. Но вот он… — Джеральд замолчал и снял руку с плеча дочери.

— Он тоже любит меня, папа, — не сдавалась Элиза. — Единственное препятствие для него — моя семья, дядя Ллойд главным образом, — поспешила добавить она.

— Что ж, боюсь, твой дядя Ллойд никуда не денется. Он всегда будет оставаться твоим дядей и членом нашей семьи, нравится это твоему… твоему капитану или нет.

Элиза прижалась к отцу и взяла его за руку.

— Киприан примирится с этим, папа. Ему просто нужно время.

— Хм… Ты так говоришь потому, что тебе хочется в это верить. А он ведь может даже не появиться сегодня вечером.

Это сердитое замечание разом пробудило все затаенные страхи Элизы. Что, если Киприан действительно не появится? Что, если она ошибалась и их любви окажется недостаточно для того, чтобы победить многолетнюю ненависть Киприана к своему отцу?

Мысль эта была для Элизы нестерпима, и, призвав на помощь весь свой оптимизм, она храбро улыбнулась:

— Он будет здесь, вот увидишь. Не успеет закончиться этот вечер, как мы сделаем первый шаг через пропасть, разделяющую нас, и ты поймешь, почему я так люблю Киприана.

Отец не ответил. Он повернулся к висевшему на стене зеркалу в простой дубовой раме и стал тщательно поправлять галстук. Мать вздохнула и послала Элизе теплую, обнадеживающую улыбку. Вдруг раздался громкий стук в дверь холла, заставивший всех троих вздрогнуть и резко повернуть головы.

— Он здесь! — выдохнула Элиза, и сердце ее радостно забилось.

Однако в следующий момент ее младший брат Перри принес неприятное известие:

— Дядя Ллойд велел сказать, что он решил принять твое приглашение, папа. Он будет обедать с вами сегодня.

— Папа, нет! — воскликнула Элиза. — Если его отец будет здесь…

— То что? Выйдет наружу его истинная сущность? Лучше уж сразу узнать, как человек, за которого ты собираешься замуж, будет относиться к твоей семье. Ко всей твоей семье.

— Но это нечестно! — запротестовала Элиза. — Мама, пожалуйста! Неужели ты не понимаешь?

— Ах, Элиза, конечно, я понимаю. Но я согласна с твоим отцом. Если твой Киприан любит тебя так же сильно, как ты любишь его, он преодолеет свой гнев. Его любовь убьет злобу, и вы оба сможете начать совместную жизнь, не омраченную никакими темными тучами.

— Но, мама… — Элиза остановилась, увидев непреклонное выражение на лицах отца и матери. Они уже все для себя решили, поняла девушка; теперь дело было за Киприаном, только за ним одним. Жизнь в ненависти стояла против обещания будущей жизни в любви.

Идя вслед за родителями через тускло освещенный холл к двери отдельного кабинета, заказанного ими на сегодняшний вечер, Элиза изо всех сил пыталась убедить себя, что любовь всегда торжествует над ненавистью, но ей все-таки было страшно. Киприан был человеком сильных чувств. Он любил и ненавидел с таким неистовым пылом, который временами даже пугал. Элиза полюбила в нем эту пылкость, но сейчас ее сердце трепетало от ужаса перед непредсказуемостью Киприана. Что ж, скоро она должна была узнать, что сулит ей грядущая жизнь. Скоро ее душе суждено было исполниться либо неописуемой радости, либо невообразимого горя.