Трубка снайпера

Вот здесь, совсем рядом друг возле друга, впились в бревно две пули. Так, они прилетели справа… Вот следы крови, на этом месте был убит на миг приподнявшийся солдат… И теперь не посмеивайтесь, ребятки. Не случайная пуля сразила вашего товарища. На правом фланге укрылся стрелок, который понапрасну не тратит патронов. «Профессор войны», снайпер! Молча раскладывал Номоконов свои принадлежности и начинал «шаманить». Каску приподнимет над бруствером, свою шапку или рогатинку с карманным зеркальцем. Со звоном скатывались в траншею пробитые каски, далеко разлетались осколки стекла.

Снайпер! Да только нетерпеливый он, неосторожный, обуреваемый злобой и жаждой мести…

Загорались глаза Номоконова, тугие желваки вспухали на обветренных скулах. Он просил солдат «ещё немного поиграть» каской, а сам приникал к бойнице или осторожно, сливаясь с землёй, выползал на бруствер. Один выстрел, редко два… Скатывался Номоконов в траншею, говорил, чтобы солдаты, когда наступит ночь, вытащили из-под коряги «профессора войны» и принесли во взвод лейтенанта Репина его снайперскую винтовку. А потом, попыхивая трубкой, неторопливо уходил к другим — маленький, в больших валенках с клочьями меха на подошвах.

А один из поединков произошёл на глазах командира дивизии генерал-майора Андреева. Однажды вместе с группой старших офицеров пробирался он по ходу сообщения к наблюдательному пункту, находившемуся вблизи первой траншеи. В гуле артиллерийской перестрелки никто не услышал выстрелов из винтовки. Схватился за голову адъютант генерала, рухнул командир второго стрелкового батальона. Немецкий снайпер увидел какое-то движение на переднем крае русских и догадался, что подстерёг русских командиров. Шквал пулемётного огня не причинил немцу вреда. Некоторое время он выжидал, а потом снова выстрелил. Целей было много: беспокойные горячие люди, тревожась за командира дивизии, высовывались из траншеи. Немецкий снайпер понимал, что русские начальники вызовут самых искусных стрелков, в борьбу с ним наверняка вступит проклятый «таёжный шаман». И, действительно, вызванный по тревоге, Номоконов пришёл, чтобы скрестить своё оружие с опасным врагом.

Поединок, о котором сообщалось потом во фронтовой газете, продолжался не более четверти часа. Осмотрев трупы убитых, Номоконов понял, откуда стрелял немец, и попросил, чтобы все прекратили огонь, не мешали ему. Солдат осторожно выполз на бугорок. Траншея, крутой спуск к озеру, проволочное заграждение на берегу, полоска сверкающего льда… Противоположный берег, изрытый воронками… Где выбрал бы позицию Номоконов, будь он на месте немецкого снайпера? На бугре, за озером, конечно. Там большие воронки, пни, сломанные деревья. С бугра хорошо видна русская траншея.

Можно хорошо рассмотреть идущих к траншее людей, пожалуй, и с крыши строения. Сарай ставили когда-то возле озера, рыбацкую избушку или зимовье? Обгорела, на виду нашей артиллерии и вроде бы не подходит для снайпера. Семьсот метров до избушки — не меньше. Несколько раз Номоконов приподнимал на рогатине шапку, уже простреленную во многих местах, но немец «не клевал». Тогда «шаман» обходным путём сполз в свою траншею и краешком глаза осмотрел местность перед ней.

Справа, метрах в пятнадцати, на склоне бугра виднелась большая воронка, образовавшаяся от разрыва тяжёлого снаряда. Надо было привлечь внимание немецкого снайпера на себя. По просьбе Номоконова солдаты вынули из-под брустверной ниши два коротеньких бревна, надели на них телогрейки, застегнули и по команде в разных местах скатили вниз. Немец не успел выстрелить в человека, покатившегося к воронке одновременно с чучелами, но, несомненно, увидел его.

— Теперь стреляй, фашист! — упал Номоконов.

Передохнув, он отполз на край ямы и быстро установил там свою винтовку. Приклад упёрся в твёрдую землю, шнур был с собой, а колышек нашёлся. Солдат отполз на другой край воронки, чуть приподнялся, навёл бинокль на крышу сарая и дёрнул шнур.

В тот же миг на крыше чердака блеснула крошечная молния. Она засветилась как раз там, где не хватало нескольких досок. Немец ответил выстрелом на выстрел: возле дула винтовки рассыпался, задымился лёгкой пылью комочек земли.

— Попался, — удовлетворённо сказал сам себе Номоконов. — Ладно стреляешь, а только и у тебя нет терпенья…

Выждав с минуту, осторожно потянул за шнур, подтащил винтовку к себе и, сунув в рот холодную трубку, немного полежал. Теперь все решал один выстрел, и надо было успокоить биение сердца.

Потихоньку, сантиметр за сантиметром, стал выдвигать свою винтовку Номоконов. Можно было стрелять. Мушка закрыла половину чёрного проёма на крыше чердака, замерла. Вдруг что-то тупо ударило по лицу, оглушило. Номоконов приник к земле, ощупал щеку, отполз на дно воронки.

Меток и внимателен был немец— вместо трубки во рту торчал коротенький обломок мундштука. Звенело в ушах, изо рта сочилась кровь. Номоконов выплюнул остаток трубки, чуть отодвинулся, мгновенно приподнялся и, наведя мушку на проем в чердаке, выстрелил.

Пуля смертельно ранила врага. Цепляясь за доски, он появился в проёме, встал в рост, выпустил из рук винтовку и на виду у всех, кто следил за поединком, рухнул вниз. Номоконов дважды выстрелил в немецкого снайпера для верности и припал головой к холодной земле.

Расслабились мышцы, исчезло напряжение, обручами сковавшее тело в минуты короткого поединка. Одним фашистом меньше. Но нет и трубки — бесценного отцовского подарка. Из крепкого, как камень, корня дерева точил её Данила Иванович Номоконов, охотник-следопыт. Потом, уже в колхозе, когда распустили охотничью бригаду, отправился старик в тайгу, чтобы прожить там остаток своих дней. Вот тогда в последний раз пришёл он к своему сыну:

— Может, ты, Семён, и научишься ходить за плугом, водить трактор, а мне поздно. В тайге родился, на охоте и умру. Бери мою трубку, сохраняй — счастливая…

Ушёл с дробовым ружьём. И умер зимой в чуме, который поставил в глухом урочище. Десятка три белок было у семидесятилетнего старика и шкурка соболя. С честью закончил Данила Иванович последний сезон охоты.