Страница 77 из 120
— Ийлоро, — ответил Алекс с такой глубочайшей уверенностью, что все сомнения гнома смело как запруду из палой листвы могучим весенним потоком, — никакой силы у меча никогда и не было. Были только сказки для дураков — о великой железяке, которая выиграет за них все войны, принесёт кучу золота и стадо смазливых баб. Падкие на халяву дураки и верили. Пока не нашёлся один умный, и не засадил очередному меченосцу арбалетный болт в висок. На чём всё могущество меча и закончилось.
— Откуда ты знаешь? — испугался гном. — Ты ведь никогда прежде не слышал о «Полночном Ветре». Как ты узнал, что Максимилиан Рыжий застрелил Конрада Лотарингского из арбалета?
— Ну если бы в тринадцатом веке этого Конрада из снайперской винтовки завалили, было бы странно.
— Действительно, — поразился оригинальности мысли Ийлоро, — из чего ещё было стрелять в то время?
Гном высвободился из рук Алекса, отошёл к окну. Немного помолчал.
— Ты ведь пришёл с Технички? — спросил он.
— Да, — ответил Алекс.
— Сразу видно, — сказал Ийлоро. — Никто из срединников или магичников никогда не назвал бы «Полночный Ветер» железякой.
— Но он действительно всего-навсего железяка.
— Я пойду с тобой на штурм Весёлого Двора, — сказал гном и вышел из кабинета.
Едва за Ийлоро закрылась дверь, Хаким сказал:
— Даже гномы согласны. Чего ты ждёшь, ради чего мы сидим здесь третий месяц?
Славян встал, потянулся, подошёл к окну и сел на подоконник. Хелефайскую раму-«ветрорезку» давно заменили обычной, смотрелась она нелепой и грубой заплаткой.
— Если ты решил отказаться от мести, — заявил Хаким, — то я не откажусь никогда.
— Я тоже, — ответил Славян. — Но вдвоем мы крепость не захватим, а долинникам в бой идти пока не за что. У них нет ничего, что они хотели бы защитить, нет тех, ради чьей жизни надо побеждать. Они обречены на поражение.
— Славян, — плюнул на все предосторожности Хаким, — эти люди согласны умереть ради тебя!
— Я стал до такой степени похож на Ховена или Виалдинга? — совершенно серьёзно спросил Славян. — Отвечай — я стал похож на Ховена или Виалдинга?
— Нет. И думать не смей! — возмутился Хаким. — Ты не такой. Нет.
— Так зачем ты предлагаешь мне подобно весёлодворцам пожирать чужие смерти?
— Я?! — от изумления Хаким даже обидеться не сумел.
— Ты только что сказал, что есть люди, которые согласны умереть ради меня, и предложил отобрать их жизни, убить под стенами Весёлого Двора.
— Ты ведь сам сказал — к анэршы нас не пропустят, крепость придётся брать с долинниками.
— Всё верно, — сказал Славян. — Только анэршылнам есть за что идти в бой, и потому они могут побеждать, а долинникам пока нет, и они обречены. Надо ждать. Со временем всё изменится.
— Не понимаю. Они прекрасно могут сражаться!
— Но нам-то нужно не сражение, а победа. Побеждать они пока не могут. Только умирать.
— Всё равно не понял. Они воины. Смерть и битвы — их жизнь.
— Смерть не бывает жизнью, — возразил Славян. — Только её прекращением. А битва — всего лишь путь к победе или поражению. Путь, Хаким, но не цель пути. Цель — победа. А побеждать пока не настроен никто, даже ты. Раз нет победителей, нет смысла начинать сражение, только людей зря погубим.
— Но победители и получаются в сражении.
— Нет. Прежде чем идти в бой, надо решить, чего ты хочешь добиться этим сражением. Выбрать цель. И когда цель будет принадлежать тебе — ты добьёшься и её воплощения.
— Но у воина есть цель — честь и слава, — ответил Хаким.
— Честь и слава — побочный эффект достижения цели. Ты честно добился цели и получил за это славу.
У Хакима голова шла кругом.
— Но за что тогда сражаться? — спросил он.
— За жизнь. Победитель в бой идёт не ради славы, а ради жизни. Ради того, чтобы жили его дети, жена, родители, чтобы никто и никогда не причинил им страха и боли, чтобы светел был огонь в их очаге и тиха ночь за их окном. Ради покоя земли, на которой они живут. Защищать жизнь — высшая честь, а защитник жизни достоин самой высокой славы.
— Воин и защищает жизнь.
— Нет, — ответил Славян. — Воин сражается. Убивает. Грабит. О жизни он думает в последнюю очередь, если думает вообще. Воин — это профессиональный убийца. Пожиратель смерти.
Славян опять всё перевернул и перезапутал. Хакиму с детства твердили, что быть воином — лучший удел для мужчины, что в сражении — единственно достойная жизнь. И вот пойди ж ты: воин — презренный пожиратель смерти. И… и это правда — защитить, отстоять воин не способен. Только отбирать — скот, женщин, еду, воду, жизнь. И отдавать тому воину, который окажется сильнее.
— Тогда почему ты не учишь долинников защищать? — спросил Хаким.
— Именно этому я их и учу. У них должно появиться то, что надо уметь защищать. Поля, мастерские, дома, улицы. Боевые умения дело важное, но не главное. Когда люди поймут, что дороже долины у них ничего нет, что орден Соколов для Датьеркена опасен, Весёлый Двор они превратят в пыль.
— Но ты учишь их только пахать и сеять, — возразил Хаким. — Твои помощники — делать хлеб и кувшины. Пахари и пекари не способны противостоять воину! — Хаким досадливо шлёпнул ладонью по столу. — Воин сильнее.
— Правильно. И воин не способен противостоять тому, кто сильнее. Такое могут только те, кто одновременно является и пахарем, и воином; и пекарем, и бойцом; и разрушителем, и созидателем.
— Но так не бывает!
— Только так и бывает, — сказал Славян. — И называется это ратоборец. Тот, кто побеждает войска.
— Ратоборец? — Хаким несколько раз повторил незнакомое слово, добился чистого выговора. — Но я никогда не видел таких людей. Не может их быть.
Славян рассмеялся.
— Бывало так, что воины твоего племени нападали на деревню или город, а получали такой отпор, что целый сезон опомниться не могли, и потом долго на это поселение напасть не помышляли?
— Бывало.
— Значит, нет нужды объяснять, как сражаются ратоборцы. Ты уже знаешь.
— Знаю, — хмуро ответил Хаким, воспоминания оказались слишком яркими. — Во всём сотворённом аллахом мире нет силы, которая способна одолеть ратоборца. — Он немного помолчал: — Славян, в твоём городе разве нет мужчин, которые занимаются только воинским ремеслом?
— Полно. Только они не воины, а ратоборцы. В бой идут не за ордена и погоны, а за землю, на которой живут, и за людей, которые живут на их земле. Воин, когда сражается, думает о том, что принесёт ему это сражение — славу или смерть, богатство или увечье, а ратоборец — что будет делать, когда вернётся домой после победы. Теперь ты понял разницу?
— Понял, — буркнул Хаким. — И ты надеешься сделать ратоборцев из здешнего люда? Славян, опомнись, они не годятся на такое, они все разные, каждый сам по себе, а ратоборцы едины как стена. И упёртые как не знаю кто — расколи на тысячу кусков, так и осколки в бой пойдут. Сам видел. А на этих только гаркни посильнее — вмиг разбегутся.
Усмешка Славяна Хакима напугала — он так в пыточной Ховену и Виалдингу в рожу усмехался.
— У них одна долина на всех, — ответил Славян. — И пески — тоже одни на всех. Когда датьеркенцы осознают, что все вместе сумели победить пустыню, отстоять долину от смерти — сами станут ратоборцами, мне ничего из них делать не придётся. Да и нельзя из людей ничего сделать. Они только сами из себя что-то могут сотворить. Но не другие из них. Тут Ховен большого дурака свалял. — И опять Славян из человека стал неотвратимостью, творцом судьбы, своей и чужой, который так напугал Хакима раньше. Но теперь у бедуина хватило сил сдержаться, не испугать своим страхом ни Славяна, ни себя. «Кто бы ты ни был, — сказал ему мысленно Хаким, — ты мой друг. И ты не несёшь людям зла. Потому я твой друг».
— Ты столько сил тратишь, — сказал он вслух, — и говоришь, что не надеешься ничего из них сделать.
— Как и ты. — Славян словно стряхнул с себя страшную личину, опять стал прежним, даже искорки в глазах вернулись.