Честь самурая

— Извините, но мне пора, — со вздохом сожаления сказал через некоторое время князь. — Вы вернули мне боевой дух, Хамбэй, теперь я готов к бою. А вас очень прошу, следите, пожалуйста, за своим здоровьем.

Когда Хидэёси выехал из храма Нандзэн, день уже клонился к вечеру и небо над столицей было кроваво-красным.

В окрестностях военного лагеря на горе Хираи стояла удивительная тишина. Попади сюда случайный человек, он ни за что не заметил бы, что оказался в зоне боевых действий. В недвижимом воздухе было слышно даже шуршание богомолов в жухлой траве. В западных провинциях чувствовала себя полновластной хозяйкой осень. В последние два-три дня клены на горных вершинах оделись багрянцем, и Хидэёси наслаждался этим изумительным зрелищем.

Хидэёси уединился с Камбэем под сосной на холме — в том же самом месте, откуда они не так давно любовались луной. Наскоро обсудив неотложные дела, собеседники перешли к наиболее волновавшей их теме.

— Итак, вы готовы отправиться к Мурасигэ? — спросил главнокомандующий.

— Я счастлив взять на себя эту миссию. А окажется ли она успешной, знает только Небо, — задумчиво произнес его верный соратник.

— Я очень на вас рассчитываю, Камбэй.

— Сделаю все, что смогу. Так или иначе, моя поездка — это последний шанс уладить спор миром. Если она не увенчается успехом, страшно подумать, что вслед за этим произойдет.

— Не что иное как кровопролитие.

Мужчины, окончив разговор, поднялись. С запада слышались резкие птичьи крики. Повсюду алела осенняя листва. В молчании они спустились с холма и направились к лагерю. Горечь неизбежной разлуки переполняла сердца друзей. В этот мирный осенний день они, казалось, чувствовали ледяное дыхание призрака смерти у себя за спиной.

Шагая по узкой петляющей тропе, Хидэёси внезапно остановился и оглянулся. Мысль о том, что они с другом, возможно, расстаются навсегда, бередила ему душу, и он решил, что тому, наверное, захочется что-нибудь еще сказать на прощанье.

— Камбэй! Вас что-нибудь еще беспокоит? — участливо поинтересовался он.

— Спасибо, ничего, — прозвучало в ответ.

— А нет ли известий из крепости Химэдзи?

— Пока никаких.

— Вы написали отцу?

— Нет. Сами объясните ему при случае смысл моей миссии.

— Хорошо, я это сделаю, — пообещал Хидэёси.

Туман рассеялся, и вражеская крепость Мики отчетливо предстала взору Хидэёси. Дорогу в крепость перекрыли еще летом, поэтому сейчас ее защитники изнемогали от голода и жажды, однако гарнизон — самые доблестные военачальники и воины Харимы — по-прежнему держался стойко, не теряя присутствия духа.

Оказавшийся в осаде враг то и дело устраивал вылазки из крепости, но Хидэёси строго-настрого запретил своим воинам ввязываться в стычки и в особенности, подчиняясь минутному порыву, преследовать отступающего неприятеля. Так же главнокомандующий принял особые меры предусмотрительности, чтобы в крепость не просочились известия об изменении общего положения дел в ходе войны. Ее защитники ни в коем случае не должны были узнать о том, что Араки Мурасигэ поднял мятеж, причем не просто расстроивший ближайшие планы Адзути, но и поставивший под угрозу успех всей западной кампании. И свидетельств тому было немало. Например, Одэра Масамото, князь, владеющий крепостью Готяку, едва прослышав о восстании Мурасигэ, недвусмысленно заявил, что разрывает союз с Нобунагой, и даже рискнул однажды вечером наведаться в лагерь мятежного военачальника.

— Западные провинции нельзя без боя отдавать в руки захватчика, — заявил князь Одэра. — Нам всем нужно воссоединиться с кланом Мори, создать сводную армию и вышвырнуть чужаков из нашего края.

Араки Мурасигэ, надо отдать ему должное, был отчаянным смельчаком, но слыл и не меньшим бахвалом. Достигнув сорокалетия, возраста, который Конфуций называл «свободным от заблуждений юности», то есть периода расцвета зрелости ума и душевной широты, Мурасигэ сохранил бесшабашный азарт молодости. Годы не наградили его ни острым умом, ни даром предвидения, столь необходимыми каждому правителю. Став князем и владельцем крепости, он, как и раньше, был не более чем свирепым воинственным самураем.

Назначив этого человека заместителем Хидэёси, Нобунага уповал лишь на то, что недюжинный ум главнокомандующего компенсирует глупость заместителя, который вполне удовольствуется почетным положением и не станет вмешиваться в дела. Но Мурасигэ оказался на редкость деятелен. Он без устали строил планы и давал советы.

Вскоре Мурасигэ невзлюбил Хидэёси, упорно игнорирующего его предложения, но до поры до времени умело скрывал свою неприязнь. И только время от времени в кругу близких соратников давал волю чувствам, позволяя себе даже насмехаться над Хидэёси. Есть люди, говорил Мурасигэ, которым плюнь в глаза, а им все будет божья роса, так вот Хидэёси один из них.

В начале штурма крепости Кодзуки Мурасигэ находился в первых рядах. Но когда бой принял серьезный оборот и Хидэёси отдал ему приказ наступать, Мурасигэ уселся, сложив руки на груди, и не пожелал сдвинуться с места.

— Почему вы не приняли участия в сражении? — с недоумением спросил его негодующий Хидэёси.

— А я никогда не участвую в битвах, исход которых мне безразличен, — не моргнув глазом заявил Мурасигэ.

Поскольку Хидэёси добродушно рассмеялся в ответ, Мурасигэ тоже выдавил из себя улыбку. Делу не дали хода, но среди тех, кто знал о выходке военачальника, о нем пошла дурная слава. В ставке многие презирали Мурасигэ и с великим трудом выносили его общество. Тот в свою очередь терпеть не мог военачальников вроде Акэти Мицухидэ или Хосокавы Фудзитаки, людей высоко образованных и не желавших скрывать этого. Мурасигэ за глаза называл их «бабами», высмеивая пристрастие военачальников к поэзии и любовь к чайным церемониям, которые военачальники устраивали даже в военных походах.

Было, правда, единственное, за что Мурасигэ испытывал некоторую благодарность к Хидэёси: главнокомандующий не доложил о проступке своего заместителя ни Нобунаге, ни Нобутаде. Однако одновременно неблагодарный Мурасигэ презирал Хидэёси за мягкосердечие и по этой самой причине относился к нему не без опаски. Ключи к сердцу строптивого военачальника сумели подобрать только те, кому он непосредственно противостоял в ходе боевых действий, то есть Мори, сообразившие, что Мурасигэ, вечно недовольного своим положением в стане Нобунаги, не составит труда склонить на свою сторону.

Тайные посланцы кланов Мори и Хонгандзи зачастили в лагерь Мурасигэ и преспокойно проникали даже в его крепость Итами, пользуясь благосклонным отношением военачальника, тем самым дававшего понять врагу, что на него можно рассчитывать. Нынешние его действия выглядели и вовсе бессловесным предложением вечной дружбы.

Человек ограниченный и недальновидный, возомнив себя умником, играет с огнем. Соратники Мурасигэ не раз пытались убедить самовлюбленного упрямца, что замысел его восстать против клана Ода безнадежен и крайне опасен, да где там…

— Не говорите глупостей! — резко обрывал их бесцеремонный Мурасигэ. — Зря, что ли, Мори прислали мне письменное заверение в поддержке?

Наивно уповая на священную силу документа о союзничестве, взбалмошный военачальник не замедлил продемонстрировать свою решимость и поднял мятеж. Но велика ли истинная цена письменного заверения клана Мори — вчерашних его заклятых врагов — в смутные времена, когда даже испытанные вассалы с такой же легкостью отбрасывали прочь верность своему господину, как пару изношенных сандалий? Мурасигэ не дал себе труда над этим задуматься — да, кстати, умение здраво мыслить никогда и не было присуще этому человеку.

— Мурасигэ простак! Он честный человек, но простак. Сердиться на него бессмысленно, — сказал Хидэёси Нобунаге, успокаивая князя, и эти слова прозвучали и разумно, и уместно.

Но Нобунагу подобные соображения отнюдь не утешили.

— От его поведения слишком многое зависит, — посетовал князь.