Опасная тихоня

— Тогда я сейчас распоряжусь насчет носилок, — сказал молодой доктор.

Носилок? Он сказал «носилок»? Только этого мне и не хватало!

— Дойду сама, — заявила я и попыталась подняться со стула. В ушах у меня сразу же зазвенело, а перед глазами поплыли оранжевые круги. Я снова упала на стул.

— Ну вот, что я говорил, — констатировал доктор и скрылся за стеклянными дверями. Через минуту он вернулся с двумя хиляками бомжеватого вида, которые тащили пустые носилки и, похоже, изнемогали от их тяжести. Что-то с ними будет, когда я возложу на носилки свои мощи? Да они меня просто уронят!

Как ни странно, на выручку мне пришел Викинг. Он смерил взглядом инвалидную команду, которую привел доктор, и сказал:

— Мы сами обойдемся.

А потом отошел в противоположный конец вестибюля, где, оказывается, все это время находился Пашков, под бдительным присмотром двух подручных Викинга. Викинг им что-то сказал, и они уверенно и целеустремленно двинулись в мою сторону. Сам Викинг на этот раз остался при драгоценном патроне.

Через несколько минут крепкие охранники уже тащили меня на носилках. Со мной такое было в первый раз в жизни (дай Бог, чтоб последний!), и я чувствовала себя смертельно раненным комиссаром. Для полного сходства оставалось приподнять голову и прошептать запекшимися губами:

— Товарищи, отомстите за нас…

Но мне было не до шуток. Во-первых, от качки меня, как и предсказывал белобрысый доктор, начало тошнить, во-вторых, я не переставала думать о Майе, судьба которой по-прежнему оставалась для меня неясной. Перед глазами все еще стояла страшная картинка ее избиения Викингом. Этот его громадный башмак… Стоп, но как и почему она оказалась на ступеньках Дома железнодорожника? Выходит, тогда я не ошиблась и бежала по проспекту вовсе не за призраком, а за самой настоящей Майей? Но где она скрывалась все эти дни и что ее заставило налить кислоты в бутылку из-под кетчупа и совершить этот бессмысленный поступок?

— Так, еще одну привезли, — вздохнула пожилая врачиха из приемного покоя и посмотрела на часы. — Быстрее бы уже смена кончилась. — А потом покосилась на молодого белобрысого доктора, который доставил меня в больницу. — Что там вообще происходит, ледовое побоище, что ли?

— Вроде того, — хмыкнул молодой доктор и добавил уже серьезнее:

— Очень похоже на сотрясение.

— Подумаешь, удивил, — фыркнула его пожилая коллега. — Эта уже четвертая сегодня. Двух бабенок привезли утром с ДТП, пятнадцать минут назад еще одну, тоже живого места не было. Документов, кстати, тоже. Милиционеры тут ждали, думали, может, у нее в одежде что-нибудь найдется…

Я поняла, что речь идет о Майе.

— И что, нашли документы? — поинтересовался белобрысый.

— Да где там, ничего при ней не было, а у самой не спросишь — без сознания. Что там вообще произошло, я так и не поняла? Эти, из милиции, такие темнилы…

Белобрысый эскулап искоса посмотрел на меня:

— Я точно не знаю, какая-то потасовка. Кто-то кого-то кислотой облил.

Я в это время уже сидела на кушетке, обитой кожзаменителем, и меня буквально мотало из стороны в сторону.

— Бледная какая, аж зеленая, — оценила мое состояние врачиха и покачала головой, но тем не менее подробно выпытала у меня паспортные данные: фамилию, имя и домашний адрес. Потом разглядела прореху на моем пальто и всплеснула руками:

— Господи, а это что такое?

— Особенности национальных выборов, — туманно ответствовала я, после чего в ушах у меня зазвенело особенно пронзительно.

Назавтра первым у меня возник Ледовский. С охапкой чайных роз, коробкой конфет и пакетом фруктов — «джентльменский набор», все, что полагается смертельно больным и умирающим. А сам Ледовский в качестве бесплатного приложения к этому набору. Не сомневаюсь, что уже в коридоре он успел очаровать медперсонал женского пола, потому что юная медсестричка объявила мне о его визите с придыханием, при этом на ее свеженьких щечках горел кумачовый румянец. Я почувствовала, как в глубине моей души шевельнулся червячок ревности, но такой вялый и ленивый, что я легко его прихлопнула.

Ледовский положил цветы и фрукты на тумбочку и, склонившись надо мной, попытался наградить дежурным поцелуем. Я отвернулась, и он тыкнулся губами в казенную подушку в наволочке, уставленной штампами, извещающими широкую общественность о том, что это неотъемлемая собственность третьей горбольницы. И все-таки я уловила исходящий от Дедовского запах — крахмальной рубашки, хорошего лосьона для бритья и крепкого утреннего кофе. Собственно, потому я и отвернулась, я-то даже зубы не чистила, впрочем, по весьма объяснимой причине: собираясь на вчерашнюю пресс-конференцию, не догадалась прихватить с собой зубную щетку.

— Выглядишь хорошо, — польстил мне Ледовский. — С врачом я уже разговаривал, обещает, что долго ты здесь не залежишься, не больше недельки. Да, кстати, завтра у них освободится одноместная палата, и тебя переведут.

Это называется деловая хватка. Все успел: и с врачом побеседовать, и насчет одноместной палаты договориться, и медсестру очаровать.

— Мне и здесь неплохо, — отмахнулась я, — а неделю я здесь все равно не вылежу, максимум три дня.

— Ну напрасно ты так торопишься, — не одобрил Дедовский, — сотрясение мозга — это тебе не шуточки.

— Оно еще не подтвердилось, насколько я знаю, — огрызнулась я.

Дверь бесшумно отворилась, в палату впорхнула медсестричка с трехлитровой банкой. На банке имелась наклейка «Огурцы маринованные», однако внутреннее содержание ей не соответствовало — там была всего лишь вода. Медсестричка водрузила банку на тумбочку, поставила в нее розы, отошла, полюбовалась своей икебаной и посетовала:

— К сожалению, вазы получше не нашлось.

— Спасибо, Анечка, — подмигнул ей Дедовский, — все отлично.

Ого, да она для него уже «Анечка»! Впрочем, было бы чему удивляться, а вот жене его можно посочувствовать. Хотя… может, ей-то как раз стоит позавидовать, ибо в отличие от меня она его не любила. Почему я в этом уверена? Элементарное знание женской психологии: стала бы она иначе терпеть его виражи. Атак, она просто пользовалась благами, которые ей обеспечивало положение супруги известного и богатого человека. Дедовского такой расклад тоже вполне устраивал: по крайней мере, до тех пор, пока у него имеется штамп в паспорте, ни одна из его многочисленных пассий не может заявить на него права. И даже если какая, исполненная любви, все-таки нарушит незыблемые правила игры и потребует от Дедовского определенности, он только разведет руками: «Я же все-таки не султан и не могу иметь больше одной жены». Откуда я про все это знаю? О нет, только не по собственному опыту. Слава Богу, мне никогда не приходило в голову чего-то от него требовать.

Медсестра Анечка, повиливая бедрами, удалилась за дверь, и мы остались с Дедовским вдвоем, если не считать еще двух женщин в палате, которых доставили в больницу еще до меня. Это были две подружки, раскатывавшие на машине в сильный гололед, за что они в конце концов и пострадали, и именно их имела в виду докторша в приемном покое, назвав вчерашний день «ледовым побоищем». Их и Майю.

Дедовский провел ладонью по моей щеке, а потом взъерошил волосы.

— Я с этими придурками сегодня разговаривал, — неожиданно жестко произнес он. — Ты к ним больше не вернешься.

— Что? — Я приподнялась на локтях.

— Нечего тебе делать у Пашкова, а с этим его телохранителем-костоломом я еще разберусь, — пообещал Дедовский.

Я усмехнулась:

— А ты что, мой личный менеджер? Позволь-ка мне самой разбираться в своих делах.

— В каких делах? — вспыхнул Дедовский. — В показательных отстрелах и обливаниях соляной кислотой?

— Хоть бы и так!

Дедовский насупился, и, не исключено, мы с ним в конце концов разругались бы, не загляни в палату Анечка.

— Ой, у нас сейчас обход будет! — Она раскраснелась, как маков цвет, и потупилась.