Люди на корточках

“Налево —кругом!” —шепотом скомандовал себе Олег Петрович и криво усмехнулся. Но не успел он повернуться, как сзади послышался топот, и прозвучала новая команда, отданная сиплым злобным голосом: “Стой, сука!”.

Стеблицкий оторопел. Все возвращалось, как навязчивый кошмар.

Он-то полагал, что это закончилось раз и навсегда в прошлое воскресенье на квартире у Барского — о, это был апофеоз безобразия!

Даже квартира актера выглядела непристойно и грязно, как постель после бурного полового акта. Разномастная мебель располагалась без намека на симметрию в самых неожиданных местах. На туалетном столике в беспорядке громоздились флакончики и баночки с косметикой (Олег Петрович невольно поискал глазами одеколон “Премьер” и не нашел), на спинках стульев вперемешку висели мятые платья и брюки, на полу соседствовали книги и пустые бутылки. Поверх обоев наклеены театральные афиши. На экране маленького цветного телевизора метались и верещали яркие угловатые уродцы.

Жена Барского, довольно молодая и красивая женщина, в узких брюках и шелковой рубашке навыпуск, встретила их с дымящейся сигаретой в губах. На робкое

“здравствуйте” Стеблицкого она не обратила внимания. Первым ее словом оказалось “сволочь”. Слово было горьким, как табачный дым.

“Молчи, женщина!” —устало бросил Барский и, не снимая грязных башмаков, ушел на кухню. Слышно было, как он грешит там стеклом. Жена стояла, прислонившись спиной к стене и нервно затягиваясь сигаретой. На щеках ее разгорался неприятный румянец. На Стеблицкого она не смотрела. Барский вернулся с двумя стаканами, в которых плескалось что-то красное. Плечом он направил Стеблицкого в комнату, ногой подтолкнул к нему стул. Стеблицкий покорно сел и получил в награду стакан. Барский опустился на край кровати, отхлебнул.

— Где ты был, сволочь? — спросила жена, не вынимая изо рта сигареты.

— Тебя это интересует? — равнодушно сказал Барский.

—Мне наплевать, —надменно сказала жена. —Но с какой стати я должна отдуваться за тебя? Главный звонит каждые пять минут и требует вернуть костюм. Пообещал снять меня с роли! О тебе я молчу...

Барский фыркнул.

— Роль! Второе гав третьей собачки Генриха Четвертого!

Что-то тяжелое мелькнуло в воздухе, лишь чудом миновав голову Барского, нырнуло в раскрытый платяной шкаф и беззвучно кануло в его мягких глубинах. Стеблицкому показалось, что это был утюг.

—Ты ничтожество! —завопила оскорбленная жена-актриса. —Ты загубил мою жизнь, молодость и карьеру! Тебя выперли из столицы, тебя выпрут и из этой дыры! Но не жди, что я буду и дальше утешать тебя и вытирать твои пьяные сопли! С меня хватит!

—Каков монолог? —подмигнул Барский шокированному Стеблицком и выпил свой стакан до дна. —Не видит тебя наш Станиславский, а то бы роль комической старухи, считай, у тебя в кармане пожизненно!

В воздухе взлетел женский осенний сапог и с плотным стуком ударил Барского в лоб. Голова его слегка откинулась назад и тут же вернулась на место. Из рассеченной брови на белый лацкан капнула алая капля.

— Все ближе ложатся снаряды... — без выражения сказал Барский, зажимая бровь скомканным носовым платком. — Мой друг, не женитесь на актрисках!

Актриска раздавила окурок — кажется, в пудренице — и отчеканила с ненавистью:

— Марлон Брандо задрипанный! Пол Ньюмен с городской помойки! Сволочь!

Стеблицкий чувствовал, как стул под ним превращается в раскаленную сковородку. Стакан он держал как гранату. — Пить не будете? — сердито спросил Барский. — Давайте сюда! Олег Петрович безропотно отдал стакан.

Барский залпом выпил, поставил стакан на пол и доверительно сказал: —Драная кошка! Звезда самодеятельности! На сцене рядом с ней даже шкаф кажется одушевленным... И при этом она еще спит с каждым, кого от нее не тошнит...

Барского снова охватывал энтузиазм, глаза приобретали блеск, движения -размашистость. Он делался непредсказуемым. Стеблицкий с удовольствием отдал бы еще один флакон “Премьера”, лишь бы выбраться из этого сумасшедшего дома.

—Дай нам выпить, женщина! —заорал вдруг Барский, вскакивая и простирая руки к супруге, лицо которой окаменело от ненависти. —Дай нам вина! Мы будем пить, мы будем танцевать, мы устроим карнавал!

Его швыряло по комнате как щепку в водовороте. Он натыкался на мебель и кричал все громче.

— Дарби Мак-Гроу! — кричал он. — Дарби Мак-Гроу, налей мне рому! Он кричал это на разные голоса, с подвываньем и уханьем, от которых мороз шел по коже. В паузах он хохотал и требовал, чтобы Стеблицкий угадал, откуда эта реплика, а затем опять начинал орать.

Олег Петрович был в ужасе. Вопли, обращенные к загадочному Дарби, разносились по всему дому. Когда Барский временно переместился на кухню, Стеблицкий решил бежать. Но тут в коридоре зазвонил телефон.

— Дома, — с отвращением сказала в трубку жена. — Слышите — орет? Да. Разумеется. Сами

говорите!.. Она демонстративно бросила трубку на тумбочку и удалилась в комнату, где уселась перед телевизором, окутавшись облаком табачного дыма. Когда подуставший Барский нетвердыми шагами вернулся из кухни, она уничтожающе бросила ему через плечо:

— Возьми трубку, урод! Барский беззлобно ухмыльнулся и взял трубку изящно — двумя пальчиками. — Ал-ле! — пропел он жеманно, играя бедрами. Даже через галдежь телевизора Стеблицкий слышал, как сотрясается мембрана телефона.

—Подумаешь! —гордо сказал Барский беснующейся мембране. —Подавитесь вашим лапсердаком!

Он уронил трубку на пол и вращательными движениями выпростался из пиджака. Затем, путаясь в штанинах и хватаясь за стены, он снял брюки. Оставив одеяние у порога, Барский в трусах и рубашке явился народу.

Стеблицкий поразился —ничего похожего на щеголеватого южного красавца —перед ним был стандартный, потрепанный и даже лысеющий мужчина: воспаленные глаза, запекшиеся губы, морщины, и прочая, и прочая, и прочая...

— Ты, засранка, — грустно сказал Барский. — Я устал взывать к теням минувшего... Ты наконец дашь нам рому?

Не оборачиваясь (“не повернув головы кочан” —услужливо протикал в мозгу Стеблицкого цитатный механизм), жена привычно и смачно выразилась.

Барский заговорщицки подмигнул и, собрав последние силы для магического пасса, нараспев произнес:

--- Чтоб ты превратилась в жабу!

Стеблицкий пережил секунду ужаса, съежился и закрыл глаза. И — ничего не произошло.

Барский поморгал, развел руками и обессиленно повалился на кровать.

—Чудеса окончились, друг! —извиняющимся тоном сказал он Стеблицкому. —Ты уж не обижайся, а я спать буду...

Несколько мучительных секунд в попытке повернуть рычажок дверного замка — и все, Олег Петрович ушел, ушел навсегда.

...сука!”. Взгляд через плечо. “Боже! Землист, небрит и настигает!”. Ни о каком повороте кругом думать более не приходилось. Стеблицкий покатился по раскисшей тропе —прочь, прочь! К людям, к патрульной машине!

Бутус выругался —добыча уходила. Сгоряча он не оценил диспозицию и вошел в толпу слепо и неумолимо, как марафонец на раскаленном финише, где уже не существует ничего — ни блицев, ни рефери, ни болельщиков — одна голая победа.

Олег Петрович вбежал в толпу иначе —как заяц в кустарник, ища спасительную ямку или, например, сень.

Ямка, точно, была. Была целая траншея, вырытая поперек дороги небольшим экскаватором, который, остывая, стоял тут же. С ковша его осыпалась свежая земляная

крошка. Экскаваторщик, нестарый и крепкий мужчина курил, глядя поверх голов в никуда. У него было простое и мрачное русское лицо —лицо человека в сотый раз открывшего закон бутерброда.

Хозяин двора, затеявший на зиму глядя тянуть на свои шесть соток живительную воду, скопивший по инстанциям кучу непростых справок, сотворивший из ничего дефицитные трубы, сговорившийся за приличную сумму с левым экскаватором, но явно недооценивший какую-то скверную фазу Луны, стоял теперь в центре толпы и в центре внимания, даже не пытаясь отвечать на вопросы угрюмого милиционера, у которого сложившаяся ситуация вызывала острое желание чудесным образом в пять минут выйти в отставку, улететь за тысячу километров в родную Сибирь, вдохнуть дым лесного костра у далекого-далекого таежного озера, выпить водки, захлебав свежей ухой, и, разомлев, сказать мужикам-корешам-сибирякам: “Да-а, а вот был у меня случай...”.