Найденная

Иван Храбрый появился раненый, оборванный, но счастливый, размахивая саблей.

Бешеные свистки и бешеные аплодисменты потрясли могучий купол «Геракла».

Вспыхнул свет.

Казалось, все только-что сами принимали участие в сражении. Глаза горели, кулаки сжимались. Хохот, возгласы, все сливалось в один нестройный вопль, слышный даже на улице.

Жюль Фар, бледный и взволнованный, сошел в кабинет.

А новая толпа, жаждущая второго сеанса, уже рокотала в фойе.

Дюру, не стучась, вошел в кабинет. Он смотрел именинником.

— Ну как? С аншлагом? — улыбаясь, спросил его Фар.

— Десять аншлагов надо вывесить, чтоб остановить эту толпу. Нас штурмует весь Париж. Полный сбор обеспечен еще по крайней мере на три недели, если не на месяц. Мы одним ударом убили Америку. Ха-ха... «Кровавая рука», «Золотой корабль». Никто не будет больше смотреть этой требухи. Давайте нам что-нибудь такое, что шибало бы в нос, но не как шампанское, а как запах пороха. Я удивляюсь, как это обошлось без драки, ей-богу. А ловко это мы подсунули интернационал. Вы следили за выражением лица полицейского комиссара? Я думал, что с ним будет нервный припадок. Честное слово.

В это время в кабинет просунулась голова одного из распорядителей.

— Простите, господин Фар.

— В чем дело? Я занят.

— Там какой-то мальчик, очевидно, русский.

— Ну...

— Он умоляет пустить его на второй сеанс...

— Ведь билетов же нет.

— Нет... но он очень просит... он чуть не плачет...

— Знаете, если мы будем пускать всех парижских мальчишек...

— Он говорит, господин Фар, что ему показалось...

— Ну...

— Что он видел на фильме свою сестру, которую считал погибшей... просто трогательно на него смотреть.

Господин Фар вспомнил странный возглас и мальчика, простиравшего руки к экрану.

— Он хочет еще раз посмотреть, чтоб убедиться...

— Ерунда. Придумал нарочно, чтоб вдоволь насмотреться, да еще вдобавок даром.

— А места есть?

— Ни одного места... кроме... вашей ложи, господин Фар.

— Убирайтесь к чорту!

Распорядитель мгновенно «убрался».

Он пошел к той двери, возле которой только-что покинул мальчика.

Но его уже не было.

— Где же этот паренек? — спросил он у другого распорядителя.

— Какой-то человек уступил ему свой билет, — отвечал тот, — уж очень волновался мальчишка.

Директор между тем не мог отказать себе в удовольствии посмотреть и второй сеанс. Он снова поднялся в свою ложу.

И эта вторая смена зрителей так же реагировала на картину и так же волновалась.

Опять та же женщина разговаривала со старухой. Директор вздрогнул. Тот же голос, но еще с большим волнением и еще громче крикнул: «Маруся!». Но на этот раз, как ни вглядывался директор, он среди множества голов не мог найти кричавшего мальчика.

III. БОЛЬШЕВИК

Есть в Париже великолепные дворцы с тенистыми садами, есть многоэтажные гостиницы, где проживают богатые иностранцы, но есть и убогие мансарды — нечто в роде чердака с окном в крыше, где летом жарко как в печке, а зимой холодно и сыро.

В одну такую мансарду в огромном доме вошел поздно вечером худой мальчик лет пятнадцати и с удивлением оглядел пустую комнату.

— Куда же делся дядюшка? — пробормотал он, — и дверь не запер. На него не похоже.

Мальчик бросил на стол шляпу, потом долго стоял, задумавшись. Слышно было, как по соседству громко ругались какие-то бедняки из-за прокисшего молока.

— Вот, покупаем молоко на последние гроши, а оно прокисает. Это ты виноват... надо было вовремя менять воду в ведре.

— Нет, ты... Я пишу, мне некогда следить за молоком.

— Какой важный. Подумаешь — писатель.

— Молчи.

Мальчик долго стоял задумавшись, потом, очевидно, почувствовал голод, ибо подошел к шкафику, заменявшему буфет. Он с безнадежным видом растворил дверцы, но тут лицо его выразило вдруг сильнейшее изумление.

— Вот так штука, — произнес он, — чудеса в решете.

На тарелке лежал кусок сыру и половина белого хлеба.

Мальчик недоуменно пожал плечами. Затем он отломил кусок хлеба, отрезал сыру и принялся есть.

— Ага!

Из-под кровати высунулась лысая голова с очками на лбу, с лицом морщинистым как печеное яблоко. Маленькие глазки сердито сверкали из-под седых бровей.

— Очень рад, накрыл-таки... таки накрыл, меня на удочку не поймаешь.

Из-под постели вылез маленький обтрепанный человечек. Он был весь в пыли и в паутине.

— Я давно подозревал, что ты обжора... а теперь я в этом убедился, — продолжал он шамкая и запирая буфет, — обжора и воришка... Вместо благодарности, ты меня объедаешь, ты меня разоряешь. Разве люди едят по ночам? Разве какому-нибудь порядочному человеку хочется есть ночью? А ты ешь... Ешь со злости и из распущенности...

— Я и днем-то почти ничего не ел, — возразил мальчик, нахмурившись.

Старик всплеснул руками.

— Он не ел! Это называется, он ничего не ел... Вот смотри, я нарочно записал: ты съел сегодня хлебец, съел тарелку бобов и еще сосиску... А? Ты ничего не ел?.. Ты будешь говорить, что ты голоден? Будешь лазить по буфетам?.. Вор.

Мальчик так и вспыхнул.

— Я не вор.

— Нет, ты вор... я еще удивляюсь, как это ты меня всего не ограбил...

— Вы не можете так говорить.

— А это что? — старик кивнул на буфет. — Жаль, я не догадался посадить с собою под кровать полицейского. Тебя бы и забрали в тюрьму... и забрали... ты большевик... я всегда говорил, что ты большевик...

— Зачем же вы меня привезли сюда?

— А, вот твоя благодарность... Я тебе жизнь спас... от Советской власти тебя увез... человека из тебя сделать хотел...

— Вы меня даже и не учите ничему.

— Учить тебя?! Да ведь ученье-то денег стоит. А откуда я их возьму? На мой век и то, глядишь, не хватит... Разве я знал тогда, что так все затянется... Думал: ну, год просидят большевики — ан вон десять лет... А я тебя все ж таки не выгнал... кормил тебя... А ты вместо благодарности... Дядя я тебе или нет?..

— Я к Марусе поеду... к сестре...

— Да ее небось давно и косточки сгнили.

— Я ее сегодня видел...

Мальчик при этих словах даже побледнел от волнения.

— Где видел... во сне что ли?

— В кино.

— Что? — Старик всплеснул руками. — Он по кино шатается... откуда у тебя деньги?.. Откуда у тебя деньги, мерзавец?

— Я эти дни ходил за обедом для больного художника, и он дал мне три франка. Я купил себе немного еды, а на остальные деньги...

— Три франка? ... три франка... да ведь это же капитал... И ты их истратил на кино... на гнусное развлечение, вместо того, чтоб дать их своему старому больному дяде и благодетелю.

Но мальчик перебил его.

— Вот там-то я и видел Марусю...

— Она была в кино?

— На экране... шла русская драма «Красный витязь». В объявлении написано, что ее снимали этой весной, стало-быть...

— Красный витязь!.. Боже милостивый!..

— Я Марусю сразу узнал... и она хорошо одета... Там был снят рынок. Она что-то покупала. Только не знаю, в каком это городе снимали.

— Красный витязь!.. И ты пошел. Ну, я же говорю, что ты большевик. Подлец! Дрянь!

— Не смейте меня так бранить...

— Что?.. Ты не смей мне так отвечать... Ты пойми, ведь эти три франка ты украл у меня... вытащил из моего кармана... понимаешь?

— Неправда. Я их заработал. А если по-вашему я вор...

— Да, ты вор.

— Так я уйду от вас...

— Знаем мы эту песенку... по буфетам лазить...

— Уйду и никогда больше не приду.

— Вот счастье... коли не обокрадешь перед уходом... Вор, вор... Тебе же и деваться некуда...

— Я в Россию поеду.

— В какую еще Россию. Нет теперь никакой России... теперь совдепия проклятая...