Страница 12 из 14
А художник Арман посвистывал носом, уткнувшись лбом в мольберт.
XII. ТОВАРИЩ СИМОЧКА
У Носовых случилось несчастье. Оля вдруг заболела. У нее сделался очень сильный жар, а все тело покрылось сыпью. Пришедший доктор определил скарлатину.
Олю тотчас же уложили в постель. Соседским детям строго-настрого запретили подходить к дому. Так как детей в доме больше не было, то доктор разрешил оставить Олю дома.
К взрослым скарлатина пристает редко. Но бывают и исключения из общего правила. И вот однажды вечером Марья Петровна почувствовала себя очень плохо, а к утру и она покрылась такой же сыпью, как и Оля. Пришлось их обеих отправить в больницу.
К счастью, в это время приехала из побывки мать Носова и его младшая сестра Даша, веселая, красивая девушка лет восемнадцати. Они помогали по хозяйству, да и Носову с ними было не так тоскливо сидеть дома. К жене и дочери его допускали только один раз в неделю.
Оля захворала сравнительно легко, но Марье Петровне было очень плохо. У взрослых скарлатина протекает труднее, чем у детей.
У нее плохо работало сердце, и доктор опасался за ее жизнь. Носова он предупреждал намеками о возможной опасности, но, видя, как тот при этом меняется в лице, всегда добавлял:
— Впрочем, болезнь — вещь капризная. Сегодня так, завтра иначе.
Ах, уж лучше было бы иначе.
Дмитрий Иванович совершенно утратил свою обычную веселость.
Было воскресенье.
Дмитрий Иванович, бабушка и Даша сидели в саду и пили чай со свежим вишневым вареньем. Однако они и не замечали, как вкусно это сочное сладкое варенье. Даша, смех которой обычно так и разносился кругом, теперь сидела печальная.
Осы кружились над банкой.
Бабушка то и дело отгоняла их салфеткой, но они с наглостью возвращались обратно и лезли прямо в банку, приклеиваясь к ее липким стенкам.
— А вон Симочка идет, — сказал Дмитрий Иванович.
Может-быть, читатель при этом вообразит себе разодетую по-праздничному украинку, с черными косами и белыми, как снег, зубами. Напрасно.
Во-первых, Симочка — фамилия, а не имя, и вдобавок фамилия самого алексеевского предисполкома.
Предисполком был человек толстый и добродушный, в жару соображавший довольно медленно. Поговаривали, что его собирались провалить на следующих выборах именно за это качество.
— Начальство, — говорили дядьки, покуривая люльки, — должно думать сразу, а он думает, ровно вол по степи бродит... Хiбa так можно?
Но ценили Симочку за честность и неподкупность.
На этот раз Симочка шел, отдуваясь и смахивая пот со своего багрового лица.
— Никак сюда идет, — заметил Носов, видя, что Симочка переходит улицу.
— Ну, зачем ему к нам?
Но Симочка в самом деле остановился у калитки.
— Здравствуйте, — сказал он с певучей украинской интонацией. — А я к вам по дiлу.
Отогнав залаявших-было псов, Носов пошел навстречу гостю.
— По якому дiлу?
— А вот послушайте...
Симочка сел и сказал:
— Ффу-у...
— Чайку хотите с вареньем?
— А что ж, налейте.
Он вытер платком лицо и шею.
— Такое дiло. Побачьте...
И он протянул Носову фотографию, изображавшую Марусю.
— Ничего в толк не возьму, — продолжал Симочка разводя руками. — Она это, или не она?
— Она.
Носовы с удивлением рассматривали фотографию.
— Откуда к вам эта карточка попала?
— В том-то и дело, что из Парижа.
— Откуда?
— Из Парижа.
Наступило недоуменное молчание.
— Препровождена при письме из полпредства, — продолжал Симочка. — Вот.
«Сообщите, проживает ли в вашем городе гражданка Марья Петровна, имеющая сходство с прилагаемой фотографией, и нет ли у нее в Париже брата Дмитрия»...
— Что за приключение?!
— Неужто брат ее отыскался?
Бабушка хотелa-было по привычке перекреститься, да опустила руку. Неудобно при председателе исполкома.
— Только как же это он узнал, что Маруся-то здесь...
Симочка пожал плечами.
— А я-то про что же говорю? — сказал он. — Полнейший мрак неизвестности. Не шпионят ли это французы?.. Может, подложное письмо?
— Ну, вот, хватили.
— Положим, вероятия мало. Что же теперь делать?
— Ответить, конечно, что, мол, есть.
— Да точно ли это она.
— Ну, а кто же?
Симочка долго глядел на портрет.
— Сходство абсолютное, — сказал он, наконец.
— Неужто это Митя там в самом деле отыскался?!
— Ведь могло же статься, что он в Париже, ведь если он тут не погиб, так уже верно до Парижа доехал.
— Ну, а как он узнал, что Маруся-то в Алексеевске? — сказал Дмитрий Иванович.
— Тут так просто не угадаешь, — сказал Симочка. — Очевидно, обстоятельство до крайности непонятное. Говорю вам: полнейший мрак неизвестности.
— А вы им ответ напишите.
— Придется написать... да точно ли это она?
— Ну, конечно.
Симочка поднялся.
После его ухода все долго молчали.
— Вот какая оказия, — сказал, наконец, Дмитрий Иванович.
— Надо бы Марусе рассказать! — воскликнула Даша.
— В самом деле, пойдем-ка в больницу. Дело важное.
Но доктор, узнав в чем дело, руками на них замахал.
— Что вы! — сказал он. — Да разве ее можно теперь волновать? Дверью хлопнут — она, пожалуй, того... а вы — «брат отыскался». Это при ее-то сердце. Температура-то сорок. Да она и не поймет ничего. А дочке сегодня совсем хорошо. Ступайте.
Носовы грустно пошли домой.
Не радовал их ясный летний день, голубой свод, раскинувшийся над миром.
А ну как в самом деле умрет Маруся?
XIII. ЕЩЕ НОВОЕ ТОРЖЕСТВО ХУДОЖНИКА АРМАНА
Митя от времени до времени ходил наведаться в полпредство. Но ответ из России все еще не приходил.
Один раз он снова застал у секретаря Николая Сергеевича Конусова, и тот спросил его:
— А что поделывает этот твой приятель?
— А он все картины рисует.
— Он художник?
— Художник.
— То-то он такой худой, — заметил Конусов, улыбаясь, — должно-быть, есть забывает.
Митя смутился. Ему было досадно сознаться, что его друг живет впроголодь.
— Ну, а посмотреть его картины можно?
— Я думаю...
— Видишь ли, я из Москвы приехал специально, чтобы знакомиться с французской живописью. Но меня, кроме картин, интересует и жизнь художников. Как ты думаешь, могу я с тобою зайти в гости к Арману? Не рассердится он?
— Нет, он такой добрый, когда... не сердится.
Все засмеялись.
— Да он не рассердится, — поспешил прибавить Митя. Ему уж очень хотелось похвастаться своим другом. — Только это далеко, через весь Париж ехать.
— Ничего.
Через полчаса они поднимались по темной, пахнущей кошками лестнице.
— Еще выше?
— Еще... чуточку...
Наконец, они остановились перед обитой клеенкой дверью.
— Кто там? — послышался яростный голос.
— Мы...
Митя оробел. Ему вдруг представилось, что художник в припадке творческого раздражения не слишком любезно обойдется с гостем.
Он сидел перед мольбертом в какой-то неестественной позе, казалось, он собирается почесать ногою ухо. Увидав Конусова, он сначала как-то бессмысленно выпучил глаза, а потом вскочил так стремительно, что опрокинул табуретку.
Комната представляла из себя очень странное зрелище. Все предметы — стол, стулья, этажерка для книг — были взгромождены на постель. Митя знал, что это делается для того, чтобы художник мог бегать свободно из угла в угол. Это было ему необходимо во время припадков творческого вдохновения.
Он был, видимо, очень смущен и озадачен приходом гостя. А Конусов между тем стоял неподвижно уставившись на только-что законченную картину.
Должно-быть, Арман уловил в его взгляде что-то особенное, ибо он вдруг побледнел и отошел в сторону. Митя тоже искоса поглядывал на Николая Петровича. А тот положительно пожирал картину глазами, улыбаясь так, словно испытывал необыкновенное удовольствие.