Страница 23 из 27
Успех повести «Детство», появившейся в 1852 году в некрасовском «Современнике», утверждает его в намерении посвятить себя литературе. Жизнь на Кавказе кажется ему «в высшей степени нелепой». Он искал военной славы, освобождения от дурных светских привычек — карт, вина, лени, чувственности, — общения с природой и с неиспорченными «детьми природы» и ничего этого не нашел. Роль «романтического воина» тоже не удалась ему. Он подает в отставку, ее не принимают: Россия объявила войну Турции. Произведенный в офицеры, Толстой принимает участие в осаде Силистрии и в ноябре 1857 года прибывает в Севастополь. Героические месяцы осады с эпической простотой описаны писателем в трех рассказах: «Севастополь в декабре, в мае и в августе». Он видел «великие и славные» вещи, смиренное величие русских солдат, их спокойное мужество и простую смерть, он радовался «настоящей жизни» среди разрывающихся бомб и свистящих пуль и плакал, увидев французское знамя на полуразрушенном бастионе. «Благодарю Бога, — писал он, — что я видел этих людей и жил в это славное время!»
После падения Севастополя Толстой выходит в отставку и приезжает в Петербург; период его юности, полной военных тревог и приключений, кончается; наступает зрелость.
Литературная деятельность Толстого начинается без эпохи ученичества, подражаний и поисков своего пути. Он выступает с повестью «Детство», написанной уверенно и литературно блестяще. Впоследствии он сурово осуждал излишнюю «литературность» этого произведения и считал его неискренним. Но для своего времени живой и трогательный рассказ о детстве Николеньки Иртеньева казался «исповедью детской души».
Конечно, психология маленького героя Толстого едва ли характерна для обыкновенного десятилетнего мальчика, но автор и не скрывает, что Николенька — мальчик необыкновенный. Он резко выделяется из группы детей, его окружающих; с братом Володей, сестрой Любочкой, с товарищем Сережей Ивиным и с «первой любовью» — Сонечкой Валахиной у него сложные и странные отношения. Он тянется к ним, подражает и завидует их непосредственным натурам, хочет быть как они, и в то же время чувствует, что он на них не похож и что все его попытки войти в их жизнь — бесплодны. Духовное одиночество исключительной личности, постоянно себя анализирующей, остро и глубоко осознающей свою особенную судьбу, — основное чувство Николеньки. Он живет в своем внутреннем мире, как мечтатель, одаренный творческой силой воображения и ненасытной жаждой любви, но он никого не может ввести в этот мир, и роковая замкнутость становится для него источником страданий. Он неловок, мнителен, болезненно–застенчив и самолюбив. Гордая самоуверенность уживается в нем с припадками ненависти и отвращения к самому себе. Он приходит в отчаяние от своей непривлекательной наружности, от неумения вести себя в обществе, от своего равнодушия к близким людям. Его сознание раздвоено: «я» наблюдающее строго следит за «я» действующим и иронизирует над ним. Поразительно показана эта работа двойного сознания в сцене у гроба матери. Чувства и мысли Николеньки протекают как бы в двух планах: он пламенно отдается какой‑нибудь страсти и хладнокровно рассуждает о ней, как о чем‑то постороннем
В «Юности» рассказывается о глубоком религиозном порыве, охватившем Николеньку после исповеди; нельзя сомневаться, что переживание его было глубоко и искренне, а между тем и оно становится объектом наблюдения, любования, эстетической оценки. Возвращаясь из монастыря, он рассказывает о своем состоянии извозчику, чтобы еще увеличить расстояние между внутренним чувством и внешним наблюдением. Понятно, что при такой сознательности каждого душевного явления для Николеньки самым мучительным вопросом является вопрос об искренности. Толстой всю жизнь искал правды, прежде всего своей правды, и беспощадно разрушал все, что казалось ему ложью и самообманом. Эта страсть к разрушению связана с глубочайшими свойствами его раздвоенности. Толстой правдой называл цельность, и именно эта цельность была для него недостижима.
«Детство» составляет часть большого автобиографического произведения «История четырех эпох», которое осталось недописанным. После «Детства» появилось продолжение под названием «Отрочество». Третья часть — «Юность» обрывается на драматическом эпизоде провала на экзамене. Автор обещает рассказать о «своем моральном развитии в более счастливой половине юности», но это обещание он не сдержал. Война на Кавказе и в Крыму увела его от воспоминаний прошлого и открыла перед ним новый живописный мир настоящего.
В «Севастопольских рассказах» Толстой изображает три момента «великой и грустной эпопеи Севастополя, которой героем был русский народ». Это — подчеркнуто простой и деловой рассказ очевидца, стремящегося сказать всю правду о войне. Герои осады показаны обыкновенными людьми, со всеми человеческими слабостями и недостатками. Штабс–капитан Михайлов способен под пулями неприятеля отправиться спасать товарища, и он же на гулянье тщеславится тем, что ходит под руку с «аристократами». Автор беспощадно разрушает романтическую традицию «героизма»; война — не красивое, блистательное зрелище «с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами; ее настоящее выражение в крови, в страданиях, в смерти».
Автор «Войны и мира» и «Анны Карениной», неутомимый разрушитель всякой красивой лжи, сокрушитель кумиров и разоблачитель «возвышающих обманов» уже осознал себя в «Севастопольских рассказах». Нарядному и фальшивому романтизму он противопоставляет суровый, трезвый реализм. «Герой моей повести, — пишет он, — которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда». Эта аскетическая борьба за правду начинается разрушением ложного искусства и кончается уничтожением искусства вообще. Толстой вступает на роковой путь, приводящий его к полному нигилизму — эстетическому, культурному и общественному.
В повести «Казаки» богатый и развращенный светской жизнью юноша Оленин отправляется на Кавказ с неясными мечтами о новой чистой жизни.
Внешне он похож на байронических героев Пушкина и Лермонтова, разочарованных, тоскующих по воле «бегущих из душных городов» на лоно девственной природы. Но Оленин не байронист; он ищет смысла жизни в «нравственном законе», он охвачен «моральным порывом» и хочет жить по правде. Жизнь казаков, простая, грубая, здоровая, поражает его своей близостью к природе. Эти люди «живут, как живет природа», — и они счастливы. Мудрость целостной жизни воплощается для него в образе казачки Марьяны, которая «как природа ровна, спокойна и сама в себе».
Перед нами та же тоска одинокого, раздвоенного человека, которую мы наблюдаем в Николеньке («Детство», «Отрочество»). Выйти из заколдованного круга личности, раствориться в стихийной общей жизни, отдать себя любви к женщине, к народу, к земле — вот о чем тоскует замкнутая душа мечтателя. И ему кажется, что любовь к прекрасной казачке, «величавой, счастливой женщине», освободит его и спасет. «Я не имею своей воли, — пишет он, — а через меня любит ее какая‑то стихийная сила, весь мир Божий. Я люблю ее не умом, не воображением, а всем существом своим. Любя ее, я чувствую себя нераздельной частью всего счастливого Божьего мира». Конечно, все это мечта и мечта неосуществимая: Марьяна не любит Оленина. Но если бы она и полюбила его, он не стал бы счастливее.
Райское блаженство первобытной жизни — плод его воображения. Казаки — не прародители в Эдеме, а темные люди, с дикими нравственными понятиями, воры, разбойники, пьяницы. И мечтатель Разочаровывается. Жить, «как живет природа», как живут «дети природы» казаки, — совсем не соответствует идеалу нравственного самосовершенствования. Казак Лукашка шепчет молитву, стреляя в чеченца, и восклицает: «Ну, слава тебе, Господи; кажется, убил», а «вор–Ерошка» рекомендует себя: «Пьяница, вор, табуны в горах отбивал, песенник, на все руки был».
Оленин—Толстой как рассудочный моралист такого «смысла жизни» принять не может. Он остается меж двух берегов: от «ложной» культурной жизни он оттолкнулся, но к жизни первобытной, руководимой страстями и инстинктами, не пристал. Такова первая стадия толстовского «возвращения к природе» по стопам обожаемого учителя Жан–Жака Руссо. Культура осуждена и отвергнута, но та «природа», с которой надо слиться, еще не найдена. Молодой писатель еще отравлен романтизмом; ему нужен пышный, экзотический пейзаж, живописный воинственный народ. Процесс «опрощения» завершится, когда Толстой откроет скудную природу средней России, смиренного русского мужика с его религиозной правдой. Тогда «вор–Ерошка» уступит место своему духовному брату — Платону Каратаеву в «Войне и мире».