Прелесть пыли

Голый рассказал о стычках с фашистами.

— Это хорошо, — сказал командир батальона. — Очень хорошо. Пусть думают, что за их спиной находится еще одна часть. — И он принялся расспрашивать о расположении и силах противника. Голый знал немногое, но тут как раз пришли новенькие. Мальчик и девушка вошли первыми и стали в уголке, трое крестьян выстроились в ряд перед командиром и комиссаром, готовые выложить все, что им известно. Последним вошел парень с винтовкой и остановился у дверей.

Командир, рослый мужчина с худым обгоревшим лицом, в коротком старом пиджаке, в сапогах, с пистолетом и двумя гранатами на поясе, внимательно оглядывал пришедших. Они тоже рассматривали его.

Комиссар, такой же высокий и худой, как и командир, держался пока в тени, полагая, что у него с новичками будет особый разговор. Голова его немного клонилась влево, он косил на левый глаз, а казалось, что он склоняет голову, потому что глуховат.

Когда трое крестьян рассказали все, что им было известно о расположении и силах противника в их местах, вперед вышел комиссар и спросил глубоким басом:

— Пойдете в нашу бригаду?

— Пойдем, — сказал один из крестьян.

— Ладно. Есть хотите?

— Нет.

— Не очень, — уточнил Голый.

— Понятно, поесть не откажетесь. Сейчас ужин. Вы идите в часть, — сказал он новеньким. — А вы будьте нашими гостями. Думаю, таким образом мы сделаем все, как надо, — сказал комиссар, поглядев на командира.

Девушка ждала, что комиссар обратится к ней. Она опустила голову и лишь изредка поднимала на него испуганные глаза. Но, очевидно, комиссар на самом деле считал разговор оконченным.

Партизаны постояли немного, не зная, что бы добавить еще. Все уже вроде сказано, к лишним словам никто пристрастия не питал. Но комиссар все же нашел нужным сообщить:

— Немцы отступают на всех фронтах, а итальянцы бегут во все лопатки. Окружить нас им не удалось. Теперь мы наступаем, освобождаем новые области.

— Башмаков пока у нас еще нет, — сказал командир, поглядев на ноги Голого и его товарища.

— А пулеметных лент у вас не найдется? — спросил Голый.

— Вряд ли дадут пулеметчики. Попробуем достать.

Тут в комнату ввалилось несколько партизан с нашивками и без нашивок, и командир с комиссаром занялись делами батальона.

Голый попрощался и вышел во двор, залитый солнцем; за ним тронулись и остальные. Здесь они увидели, что их бывшие собеседники перебазировались к кухне — она находилась через дом от штаба, — и пошли туда же.

Возле кухни народу толпилось еще больше. Встретилось несколько старых товарищей. Все больше бойцов хотело послушать про бой на шоссе. Один из крестьян пространно рассказывал, другие поддакивали и дополняли.

Скоро они нашли удобное местечко на лужке, расселись и почувствовали себя как дома. Теперь они слушали рассказы других: как партизаны пробивались, погибали и побеждали, как выносили раненых и тифозных, как переходили горы и реки, и как в конце концов добрались до этого села, и как славно их встретили жители — кололи телят, коров, овец, делились последним куском.

— Видите, разве это не царский ужин! — восторженно говорили партизаны.

Люди были возбуждены, переполнены впечатлениями и желанием рассказать о них, многое оценить, подтвердить или подправить, а то и изменить вовсе. Беседа лилась в надвигающейся ночи широкой рекой сумеречного света.

Рассказывали, как захватывали фашистские блиндажи, которыми враг думал преградить им путь, как, блуждая среди крутых гор, натыкались на пулеметные гнезда, как, голодные, совершали ночные переходы через скалистые вершины, не зная сна и отдыха, как пробирались по ущельям и лесам под огнем, не прекращающимся ни днем, ни ночью, как обгладывали кости старых ослов и кляч.

Многое хотелось исправить. Казалось, стольких бед можно было избежать! Хотелось, чтоб никто не тонул в реке, которую не раз переходили в разных местах и разными способами: то держась за руки под пулеметным и артиллерийским огнем, то верхом на лошадях, то ухватившись за конские хвосты, то вброд по горло в быстром горном потоке. Хотелось, чтоб никто не погиб от истощения и голода, чтоб никого не разорвало бомбой.

Да, это был разговор! Он был пронизан высоким духом товарищества и согласия. Все испытывали одно чувство: им выпало пережить великие дни, и дни эти породят новые, еще более великие.

— Через многое мы прошли, — сказал Голый, — пожалуй, даже слишком.

— Зато теперь на коне, — отозвались другие.

Девушка в красной кофте вбирала в себя слова как губка. Она видела, что все бойцы связаны пережитым — оно сблизило их и породнило. А ей еще только предстоит завоевать их дружбу в будущих походах. Возможно ли это теперь? Ей было грустно.

Сидела она рядом с мальчиком, чуть позади, чтоб не привлекать к себе особого внимания.

А мальчик чувствовал ее рядом, чувствовал, что она еще с ним, но понимал, что скоро потеряет ее.

К ним подошли три партизанки, такие же молоденькие, как и она, только исхудавшие, загорелые, с усталыми глазами. Они смотрели на нее так, словно она явилась из какого-то другого мира. А она, уловив в их словах теплоту, засветилась искренней радостью.

— Оставайся с нами, — уговаривали ее девушки. — В нашей бригаде тебе будет хорошо. У нас больше сорока девчат. Тебя как звать?

— Мара.

— Третья Мара в нашей роте! Придется придумать прозвище.

Мальчик прислушивался к их разговору. То есть он делал вид, что слушает беседу мужчин, а сам то и дело кидал взгляд на руки девушки, сложенные на коленях.

— Передаем ее вам, — неожиданно сказал он партизанкам. — Она и в бою вместе с нами была.

Раздали ужин. Девушка не отходила от своих старых товарищей. А трое крестьян уже подружились с бойцами бригады, которые вводили новичков в курс дела. Лишь парень с винтовкой тоже держался поблизости.

Ели молча, охваченные грустью предстоящей разлуки. Уходила часть жизни, налаженная и ясная.

Голый сказал мальчику:

— Ты, товарищ, непременно приезжай ко мне в Банью. Обязательно. Там есть все, чего только душе угодно. Дороги ровные, красота! Земля что постель мягкая. Едешь — покачивает, словно от вина.

— Будет время, походим и по другим краям, — сказал мальчик. — И в Далмации побываем с тобой. Обязательно увидимся — и на море и на поле. Правильно я говорю? — обратился он к девушке.

— Правильно, — неуверенно сказала она.

— Правильно, ручаюсь головой, — сказал он.

Скоро девушку позвали спать: о ней уже заботились новые товарки. Она в упор глянула своими голубыми глазами на мальчика, на Голого, потом снова на мальчика и сказала твердо:

— Жаль, что я не пойду с вами дальше. Но мне лучше остаться здесь, сами знаете почему. Желаю вам счастливого пути и желаю всем нам встретиться в «добром селе», — улыбнулась она, закончив.

— Да, да, — сказал Голый.

— Будь хорошим бойцом, — сказал мальчик, вспомнив, что он агитатор.

— Да, да, — сказала она.

Неловко пожав им руки, она тихо пошла, словно боясь их рассердить, разорвать ту нить, которая связала их в безмерно долгие часы далекого-далекого пути.

А они посмотрели друг на друга и сказали совсем просто:

— Пошли спать!

Им показали пустой сеновал: ни сена, ни подстилки там не было. Они легли под крышей, на голые доски, и быстро заснули.

Голый проснулся от рези в желудке. Увидев, что небо посветлело, он сел, пробуя свои силы.

Они рано легли — было время и выспаться, и поразмыслить о предстоящей дороге в новые края.

Не успел он сесть, как приподнялся на локте мальчик.

— Ты что? — спросил он.

— Ничего.

— Светает.

— Пусть себе.

— Ты болен, — сказал мальчик, — но лучше потихоньку двигаться дальше, а то бригады уйдут.

— Встаем, — сказал Голый.

Как они вчера и предполагали, батальон ночью снялся и ушел из села.

И вот они снова в пути.

Сначала шли в предрассветных сумерках, потом в легком розоватом тумане. Затем небо стало алеть все сильнее: на востоке разгоралось солнце, протягивая к ним свои огненные пальцы. Ночь была прохладной. Их и сейчас пробирала дрожь от твердого, холодного ложа, и они с нетерпением ждали солнечного тепла.