Прелесть пыли

— Да, немалая.

— Тяжко вам было.

— Да, нелегко. Но им тоже туго пришлось.

— Гибнут люди. А для чего? И сами не знают.

— Забавляются, — вставил мальчик.

— Недолго осталось, — сказал Голый.

— Дай-то бог… только вот боюсь я…

— Бояться не надо, — сказал Голый.

Из-за двери, с обеих сторон, просунулись ребячьи головы. Первым решительно переступил порог парнишка в парусиновых штанах, за ним отважился войти другой, лет двенадцати.

— Смерть фашизму, — сказал первый, желая сразу внести ясность в отношения.

Голый ответил на партизанское приветствие.

— Почему вас только двое? — спросил первый.

— Военная тайна, — ответил Голый.

— А… — уважительно протянул парнишка.

Один за другим — соответственно степени храбрости — в кухоньку набилась целая гурьба мальчишек и девчонок, больших и совсем маленьких. Они серьезно принялись разглядывать партизан, молча вбирая в себя впечатления. Лишь два первых паренька держались храбро и независимо и проявляли готовность к переговорам.

— Пулемет. Немецкий.

— В селе слухи ходят, что вас немцы разбили, — осторожно начал старший паренек.

— Пока бьем друг друга. Не дочитав сказки, не кидай указки, — сказал мальчик, вступая в привычную роль агитатора взвода.

— Немцы недавно прошли здесь низом села. Силища! Танки, машины, пушки.

Легкой поступью в дом вбежал старичок в коротких турецких шароварах, в длинной безрукавке и опанках. Стремительно окинул взглядом комнату и всех, кто там был, и лишь после этого поздоровался.

— Бог в помощь. Вот и они, вот и они! Мало вас осталось, как я погляжу. Вам ли с немцами воевать! А? Я немцев давно знаю. С ними шутки плохи. Вот послушай, послушай. — Старичок наставил ухо к двери. — Нет, сегодня тихо.

— Это ничего не значит, — заметил мальчик.

— Не жду я от вас добра.

— Вот ведь какой, все-то он знает, — сказал мальчик. — Здорово, как посмотрю, ты разбираешься в мировой политике и стратегии.

— Я, сынок, гляжу, гляжу, да по-своему думаю.

— Да я, как только тебя увидел, сразу понял, что ты голова. Где это он такой мудрости набрался? — обратился он к детворе.

Ребята молча, горящими глазами глядели на мальчика, не понимая его иронии.

— Прямо прет из него мудрость.

— Мы и зовем его судьей, — сказал старший парнишка.

— Это ему подходит. Не бойся, дедушка, ничего с тобой не случится.

— А чего мне бояться, я…

Старик почувствовал себя уязвленным, отвернулся от мальчика и обратился к Голому:

— Тяжко нам. То одна армия, то другая. И все на наши головы. Порой смерти просишь.

— Умирать не спеши, — сказал Голый, — дождись конца. В конце самое интересное будет.

— Кто ж его живым дождется!

— Народ дождется, — сказал Голый.

Мальчик взглянул на товарища. Поведение его показалось ему странным. Говорил тот размеренно, без обычного подъема. Мальчик встревожился.

В это время женщина подала в деревянной миске кашу, политую молоком, и одну ложку. Все это она поставила перед Голым. Партизаны, попеременно действуя ложкой, принялись за еду. Занятие это настолько их захватило, что они уже не могли участвовать в разговоре.

Старик в ожидании, когда наконец и на него обратят внимание, присел рядом, глядя им в рот и думая, что бы такое сказать хорошее.

Пока партизаны ели кашу, весть о них пронеслась по всему селу и перед домом собралась довольно многолюдная толпа. Больше всего было девушек, потом детей и стариков; мужчин — молодых и средних лет — почти не было.

— Несколько дней через село не проходят партизаны, вот и пришли разузнать, что там такое делается, — сказала женщина.

— Видите этот пулемет? — спросил Голый.

— Видим.

— Мы его у немцев отняли. А кто отнимает? Сильный или слабый?

— Рассказывай, рассказывай! — заволновался старик. — А немец гуляет по дорогам, сидит в городах.

— Уходит он, уходит, только вы об этом не знаете.

Голый встал. Откинул одеяло и, оставив его на скамье, вышел на порог.

— Люди! — крикнул он с порога.

— Что, сынок, что? — тонким голосом пропищал старик.

Дети засмеялись.

Хотя солнце уже припекало сильно, Голый дрожал, лицо его побледнело. Мальчик заметил, что ноги не очень-то держат товарища, и подхватил его под руку. После каши их снова сморила усталость; они стояли, прислонившись друг к другу.

— Эй, люди, вот этот мудрый старец говорит, что знает, кто сильнее.

— Да, знаю.

— А я говорю, что народ сильнее. Вы все сильнее, чем тот, о ком он думает, хоть вы сейчас и боитесь.

— Ничего мы не боимся, — сказала девушка.

Народу набежало много; толпа сплошь белела девичьими рубахами. Женщины с обветренными лицами смотрели на Голого доверчиво, они уже не видели его голых ног. А он спокойно и скупо рассказывал о положении на фронтах, о том, что фашисты повсюду отступают, что и здесь, в горах, врага удалось обмануть; народная армия прорвала кольцо окружения и предприняла новое наступление, освободила многие города и села.

— Свобода уже близка, — закончил он.

Слушали его спокойно, сдержанно, но не без доброжелательства. Слова его принимали даже с чувством благодарности. Неожиданно раздался возглас:

— Самолеты!

Люди неторопливо попрятались, кто под дерево, кто под стреху, кто в дом.

— В тень прячьтесь! — крикнул Голый.

С юга, низко над землей, летели три двухместных самолета; они с грохотом пронеслись над селом и ушли в сторону поля.

— Жди сегодня оттуда войска, — сказал кто-то, — разведка.

Старик подошел к Голому.

— Знаешь что, товарищ, — сказал он, — хоть ты мне и наговорил всякого и хоть я тебе не очень верю, но ты все-таки приходи в мой дом, будь гостем, отдохни у меня. А дом мой вон там.

— Ну что ж, мы как раз идем туда. Можно завернуть по дороге.

Партизаны поблагодарили хозяйку за угощение и распрощались. Они стояли перед ней, переминаясь с ноги на ногу, их души переполняли добрые чувства, а слов не было. И она глядела на них с какой-то печалью в глазах. Будто от нее отрывали родных детей. Глаза ее горестно мигали. Словно она хотела им что-то сказать, о чем-то спросить и попросить. Все это Голый заметил, но не сразу понял, а поняв, не нашелся, что сказать, и, вконец смущенный, ушел.

— Веди к своему дому, — сказал он старику.

Дети, особенно мальчишки, ринулись за ними, во все глаза разглядывая голые ноги партизана, словно в них заключалась самая важная тайна. А русая девушка шла рядом с бойцами уже на правах своей.

Дом старика стоял неподалеку. Тут же, за деревьями. Домишко был небольшой, под высокой островерхой крышей. Оконца закоптелые, стены дряхлые и вылинявшие. В открытую дверь был виден очаг, огонь весело потрескивал и ярко освещал внутренность дома. Вокруг очага и большого чугуна, подвешенного над ним, сидели еще два старика, две женщины и молодой парень; поодаль копошились детишки. Гостей старик усадил на скамеечку у низкого столика посреди комнаты. Они сели по-прежнему устало, поставив локти на столик и подперев голову руками, чтобы легче было справляться с обязанностями, которые налагало на них гостеприимство хозяев.

— Теперь вы мне честь по чести скажите, что это там, в горах, случилось, почему гремит и грохочет день и ночь.

— Нас было окружили, но мы не дались. Оружия и войска нагнали тьму, но мы ударили и пробили кольцо.

— А как тебя угораздило без штанов остаться?

— Вода унесла. Реку переходил. Хотел сухим остаться, а остался без штанов. Вот и тебе невредно намотать на ус.

— Что? Коли захочу остаться сухим, останусь без штанов?

— Да, примерно так.

— Понимаю, прекрасно понимаю.

Парень у очага крутил в руках кочергу, упорно глядя в огонь и делая вид, что не прислушивается к разговору; губы его были плотно сжаты, а подбородок воинственно выдвинут вперед. На нем был прочный суконный костюм, на ногах крепкие резиновые опанки на ремнях, на голове плоская черная шапочка.