Прелесть пыли

В толпе наметилось два лагеря: одни были настроены выжидательно. Это были скорее зрители, чем судьи. Другие же разжигали ярость толпы, напоминая о прошлых происшествиях подобного рода. Воинственно настроенная группа угрожающе надвигалась на партизан.

— Равнодушных что-то не видно, — бросил Голый мальчику.

Он заметил, как мужчины, о чем-то уговариваясь, понемногу оттесняют женщин.

— Да ты знаешь, что у меня уже взяли двух волов и свинью, лошадь убили, а ты последнюю телку извел. Да я бы из тебя всю кровь до капли выпила!

Голый увидел, что несколько мужиков подозрительно примериваются к его пулемету. Он резко отскочил на пять-шесть шагов и навел пулемет на толпу. Мальчик нацелил винтовку.

— Не подходи, — сказал Голый, — стрелять буду. Послушайте меня, люди! Я зарезал телку, чтобы спасти жизнь больным и голодным товарищам. Ни я, ни мой товарищ даже не прикоснулись к мясу. Мы партизаны, и нам это не положено. Для себя мы не польстились бы и на сушеную сливу. Но не мог я, признаюсь, глядеть, как товарищи с голоду умирают.

— А что я да дети мои помрем, это тебя не заботит! — закричала баба и снова пустилась ругаться.

— Люди! — продолжал Голый. — Слушайте, люди, мы гоним неприятеля ко всем чертям с нашей земли. Он заплатит за все наши страдания. За сожженные дома, за убитых людей. Заплатит он за все наши муки и за эту телку тоже заплатит. На войне часто приходится делать такое, что в другое время никогда не сделаешь. Но у нас великая цель — свобода.

— Смерть оккупантам! — крикнул мальчик и, смутившись оттого, что голос его прозвучал недостаточно мужественно, воинственно выпятил грудь.

— Все на борьбу с врагом! — крикнул Голый вдохновенно-испуганно.

В тот же миг за домом раздался выстрел, и Голый услышал, как над самой его головой просвистела пуля. Он резко отпрянул в сторону. Мальчик невольно попятился за ним.

— Держи их! — разнесся крик в толпе.

Крестьяне бросились врассыпную на дорогу. Несколько человек из тех, что стояли впереди, пошли на Голого. Но тот дал короткую очередь в землю. Мальчик дважды выстрелил в ноги особо запальчивым.

— Оставьте их, пусть идут своей дорогой, — раздался голос в толпе.

Партизаны отскочили еще на несколько метров, за дерево, и еще раз выстрелили в сторону деревьев, откуда, как им показалось, вылетела первая пуля. Затем побежали в гору, вон из села.

Вдогонку им просвистела еще одна пуля. Но она прошла стороной, они уже были под защитой леса. В селе все замерло. Наступила тишина, словно ничего не было, словно люди испугались того, что могло случиться.

Они остановились отдышаться.

— Видишь, на земле-то не очень уютно, — сказал Голый.

— Телятина, телятина…

— Что — телятина? — взвился Голый.

— Недурна, говорю.

— Недурна, недурна… Ладно, начнем новую жизнь.

— Пойдем дальше навстречу радостям лета.

И их башмаки застучали к вершине холма, откуда предстояло выбрать дальнейший путь.

— Пойдем осторожней, чтоб не обидеть землю, — сказал мальчик.

— Не беспокойся, мы еще молодцами, — не упадем.

По ту сторону холма горы поднимались выше. Вдали виднелись вершины высокого кряжа. Стало ясно, что их путь лежит туда, что им придется взбираться по крутым склонам.

Голый почувствовал, что надо подбодрить себя и товарища.

— Вон по тому хребту мы потихоньку и поднимемся. Даже и подъема не заметим. А тебе известно, что горные села лучше всего: там самые гостеприимные люди на свете, потому что у них нет частной собственности, им незнакомо коварство города. Они стосковались по вестям о большом мире, всю свою жизнь они проводят в борьбе с природой, стихийными силами и волками. Они позовут нас к столу, как лучших друзей.

— Я бы не сказал, что мы привыкли к приятным неожиданностям, — тихо сказал мальчик.

Довольно долго они шагали молча, а когда вышли к другой вершине, желанной картины не увидели. От подножия вершины каменное море простиралось к третьему холму, который обещал гораздо больше первого.

— Видишь ли, — сказал Голый, имея в виду последнее село, — не всегда цель оказывается такой, какой она представляется в мечтах. Бьюсь об заклад, что с того холма мы увидим село.

— Я бы не сказал, что мы привыкли на пути встречать радости.

— В этом источник нашей мудрости.

— Я бы предпочел такому утешению миску картошки.

— Что ж, ты начал кое с чем соглашаться.

Но мальчик счел за благо приберечь силы для каменистой дороги и ничего не ответил.

Они спустились с холма и принялись скакать по камням, которыми был усеян их новый путь. Пришлось петлять больше обычного, чтоб держаться ближе к равнине; склоны холма поднимались круто вверх.

— Еще немного, — сказал Голый.

Летнее солнце пело прямо над головой. Небесный шар сверкал в синем просторе. Ярким пламенем горел в прозрачном воздухе. От камней поднималось дрожащее марево. Все вокруг освещалось таким неверным и трепетным светом, что непонятно было, куда ставить ноги.

Голый то и дело спотыкался, но пулемет с плеча не снимал. Мальчик больше привык к горам: он весь подобрался, сжался, как сухая губка. Но тот и другой еле волочили ноги.

— Еще немного, — сказал Голый, одолев очередной подъем.

Связывала их и держала вместе лишь тонкая нить сознания и инстинкт самосохранения.

Где-то далеко раздалась мощная артиллерийская канонада. Задрожала под ногами земля, ветер донес сильный отзвук далекой пальбы. Винтовочных выстрелов не было слышно. Не останавливаясь, Голый показал пальцем в ту сторону, где гремела канонада.

— Еще немного, — сказал мальчик.

На последнем перевале их встретили величественные скалы. Серые громады поднимались высоко в небо сами по себе, а им казалось, что они нарочно не поддаются их ногам. То и дело бойцы без слов присаживались отдохнуть. Оба боялись того, что должны были увидеть; страх боролся с надеждой.

С последнего привала Голый молча поднялся и, одной рукой придерживая пулемет, а другой цепляясь за камни, пошел на штурм последнего десятка метров.

За ним с тяжелым сердцем двинулся мальчик.

«Ничего хорошего нам не увидеть», — думал он, пытаясь обмануть надежду и сделать возможную радость неожиданной.

Миновав последнее нагромождение камней, они равнодушным взглядом окинули высокое плоскогорье. Они стояли чуть выше него, взор уходил вдаль всего на километр-два.

Впереди лежали лесистые взгорья, направо — неширокая долина и шоссе.

Они не почувствовали ни радости, ни разочарования. Не зная, что подумать и что сказать, они просто зашагали вниз по пологому склону, держась зарослей кустов, которые тянулись от самой вершины.

Пройдя несколько десятков метров, Голый остановился и начал внимательно вглядываться в шоссе у подножия холма, от которого отходила долина. Мальчик, щурясь от напряжения, уставился в ту же сторону. И тот и другой протерли глаза.

Да, так и есть. Вдоль шоссе, в долине и на склоне горы копошились солдаты.

— М-да… Итальянцы, — процедил Голый.

Ближе к другому краю долины виднелись грузовики и танки.

— Итальянцы, — окончательно решил он.

Он отошел за густой куст и сел. Мальчик опустился рядом, поставив винтовку между колен, словно надумал обосноваться здесь надолго. Голый последовал его примеру и примостил пулемет так, чтоб меньше ощущать его тяжесть. Веки налились свинцом.

— Итальянцы, — повторил Голый.

Отсюда они хорошо видели горы, холмы, ущелья, теснины. Далеко раскинулись неведомые горные просторы, а ноги были такие слабые…

Прилетела стайка птиц. Закружилась в воздухе, щебет огласил рощицу.

Голый жадно глядел на горы. Мало-помалу на душе у него посветлело, и он тихо заговорил:

— Друзья верные, горы милые, не говорите о грусти-печали, солнце улыбается, рокочет небо синее, река поет мне песни, качает меня море. А смотри-ка! — Он поднял фляжку. — У нас еще есть вода. Держи. Мальчик нагнул фляжку, забулькала вода.