Прелесть пыли

— Видишь, — сказал Голый. — Ты думаешь, что нас ждет радушие, добрые люди, что и мы люди, как люди. А на самом деле все может быть по-иному.

Почему недобры взгляды, почему я всех бездомней, почему руки нет близкой, почему немило все мне.

Видишь, — продолжал он строго тоном главнокомандующего, — разработать маршрут, имея перед собой подобную панораму, не так трудно. Все как на ладони. Почище любой карты. Пойдем точно по намеченному курсу. Через два часа будем на другой стороне этого бугристого ковра. Выйдем на новую высоту и определим дальнейший маршрут.

Мальчик, не дожидаясь окончательного заключения эксперта, зашагал в указанном направлении. И главнокомандующему не оставалось ничего другого, как последовать за ним.

— Ночь выбивает дробь под звездной крышей, — кротко произнес Голый и совсем тихо добавил: — Волшебная любовь отчизны нашей…

Мальчик с усилием шагал по крупным валунам, спускаясь по ним, словно по ступенькам.

— Тиф можно перенести и на ногах — даже и сам не заметишь, если только есть о чем другом думать, — говорил Голый, — и притом без всяких осложнений.

Мальчик молчал. При каждом шаге он болезненно морщился. В конце концов на его лице застыла гримаса боли, взгляд оцепенел, брови сдвинулись, челюсти сжались.

Голый незаметно обогнал его.

Некоторое время они брели по камням молча и к домам подошли гораздо раньше, чем предполагали. Серая, каменистая даль оказалась обманчивой.

Они увидели дома под невысокими крышами, маленькие оконца без ставней, широкие двери. Два дома двухэтажные, третий одноэтажный. На вытоптанном горбатом дворе росло несколько деревьев. К домам притулились хлева, крытые каменными плитами. Видимо, это был пастушеский хутор.

Они медленно дотащились до разрушенной межевой стены, вышли на извилистую тропу, обогнули ограду и подошли к двору самого большого дома. Остановились у куста боярышника. Солнце било в спину. Приятное тепло разливалось по телу.

Мальчик привалился к стене. Сесть не решился. Усиленно моргал. Глаза слипались и болели от блеска сверкающих камней и горячего сизого неба.

Солнце стояло довольно высоко, но было еще рано. На долину опустилась тяжелая, густая тишина, полная света. Лишь изредка раздавалось робкое щебетание птиц. Вдали то и дело громыхало, глухо били орудия, но это, казалось, нисколько не нарушало тишины и не заглушало жужжания пчел, снующих в изодранной ограде из боярышника.

На дворе никто не показывался. И дорога, и все вокруг оставалось пустынным. Но дома были целы. Все говорило о том, что в них есть люди.

Голый опустил на землю пулемет, вздохнул свободнее, но тут же снова насторожился.

На лужайку около поленницы дров выпорхнула крохотная птичка. Она сделала несколько скачков, опасливо склоняя голову то в ту, то в другую сторону, и улетела.

— Птичка-то не очень привыкла тут разгуливать, — шепнул Голый.

Тут они заметили над соседним домом легкие струйки дыма. Выбивались они не из трубы, а из окон и дверей, просачивались сквозь черепицу на крыше. Дым низко стлался по двору.

Из первого дома вышел человек. Неторопливой, но деловитой походкой он направился к дальнему дому. Хотя партизаны видели его только со спины, они заметили клок бороды. На человеке были солдатские брюки и крестьянская безрукавка, поверх вызывающе чистой рубахи.

В это время совсем рядом с партизанами за стеной ограды поднялся другой человек, одетый так же и тоже бородатый, с винтовкой в руках.

— Милан, посылай смену! — крикнул он первому, степенно шагавшему по лугу.

— Сама придет, — сказал тот и тихо выругался.

Голый подхватил пулемет, пригнулся и крадучись двинулся вдоль ограды. Мальчик за ним.

К ним вдруг вернулись силы; неслышными шагами они добежали до углубления в стене. Около корявого, израненного дуба Голый, как нырок, приподнял голову и выглянул из-за ограды. Мальчик опустился на корточки у его ног, оперся о винтовку, не спуская глаз с лица товарища.

— Слушай! — сказал Голый.

— Что там?

— Погоди…

— Ну?

— Бьюсь об заклад, что они варят картошку.

— Картошку? Не может быть.

— Почему не может быть? — Голый потянул носом.

— Бьюсь об заклад, не картошку, а телячьи ножки, потроха, шею и голову.

— Бьюсь об заклад, картошку.

— Нет. Там, внизу, итальянские части.

— Где?

— Чуть ниже. Я видел дым в четырех местах. Разве ты не видишь, какие они чистые?

— Чистые? Да…

— Чистые они потому, что служат у итальянских офицеров. Им за это платят рисом и мукой. Давай бог ноги! За каждого партизана они получают муки до черта.

— А ведь картошку варят, — сказал Голый.

— Спорим.

— У тебя две гранаты? Они в порядке?

— Не пробовал.

— Так. А у меня еще и пистолет есть. Берегу про черный день. В нем патрона четыре, не больше. — Голый вытащил новехонький итальянский пистолет и снова спрятал его в карман. — План атаки следующий, — продолжал он, — мы подкрадываемся к кухне, ты бросаешь гранату. Отбегаешь и бросаешь вторую прямо в дверь. А я встречу их пулеметной очередью.

— Значит, в дверь?

— В открытую дверь… Давай тут перелезем через стену. Здесь их немного. Сделаем свое дело и отойдем к скалам — вон в те кусты. Часовой там под стеной ворон считает, оттуда он нас не увидит. Пошли. В атаку!

Голый стал взбираться на стену в том месте, где они стояли, мальчик — за ним. Стена была невысокая, но узкая, и на ней пришлось балансировать. Мальчик не хотел отставать: Голый мог подумать, что он робеет. И боялся отстать. Товарищество — лучшая защита. На себя одного он не надеялся.

Лишь только они забрались на стену, камни с грохотом посыпались, и они упали на землю.

— Привет, — сказал мальчик.

Голый немедля взял пулемет наизготовку.

— Не стреляй пока, — шепнул он мальчику.

Часовой поднялся на цыпочки, поглядеть, кто рушит стену. Он подумал сначала, что это забавляется кто-то из своих. Но увидел партизан и решил, что их окружили. Сломя голову бросился он ко второму дому. И, только выстрелив в воздух, подал голос.

— Тревога, тревога! — вопил он, скрывшись за стеной. — Партизаны!

Четники бросились спасаться в ближние скалы. Видимо, они не очень-то полагались на соседство итальянских лагерей и свои караулы. Ждали партизан в любую пору дня и ночи. И сейчас все они ринулись в горы — кое-кто даже оружия не успел прихватить.

Партизаны огляделись и побежали во весь дух в ту сторону, откуда не доносилось никаких звуков. Туда же лежал их путь.

Несколько минут они бежали по дороге, потом углубились в чащу и свалились в кусты, хватая ртом воздух.

Прошло немало времени, прежде чем они смогли заговорить.

— Говорил я, что не так надо, — сказал Голый.

— Картошка, — сказал мальчик.

Они прошли несколько рощ, одолели несколько перевалов и холмов и вышли на горное пастбище. Их встретила каменистая равнина, вытоптанная, опустошенная, тоскливая. Местность прекрасно проглядывалась во все стороны. Неприятель не мог подойти незамеченным. Правда, и их было видно издали. Словом, позиции равные.

Поэтому они зашагали со спокойной душой.

Первым заговорил Голый:

— Операция не удалась из-за нашей опрометчивости. Мы плохо ее подготовили. План был слишком общим. Вывод на будущее: разрабатывать операции до мельчайших подробностей, от первого до последнего шага.

— Больше всего мне жаль картошку, — сказал мальчик.

— Картошку? — Голый бросил на него косой, недоверчивый взгляд.

— Картошку, картошку, — серьезно подтвердил мальчик.

— А не говяжий край?

— Надо нам выбрать интенданта. Не дело всей армии ходить за пропитанием.

— Правильно. Кто-то должен заботиться о пропитании.

— А то мы так быстро протянем ноги.

— Потерпим до того перевала. Посмотрим, что по ту сторону добра и зла.

— Сытный обед.

— Эгей! — воскликнул Голый.

— Эгей! — невольно повторил за ним мальчик.