Страница 37 из 48
II.
«Не знаю, как вам добраться. Двадцать хижин на отшибе и плохая дорога», - сказал районный прокурор Катков. Оказалось не двадцать, а все семьдесят, но в поселок Южный действительно не ходит рейсовый транспорт, только школьный автобус. Дорога - грунтовка. Как же вы до райцентра добираетесь? - спрашиваю жителей. Пешком до совхоза, а там маршрутки. - Но до совхоза двенадцать километров?! - Да пешком, пешком, - или за сто пятьдесят рублей подвезут. Это если они есть, сто пятьдесят. На Южный нет даже указателя, и мы с водителем поначалу пропустили поворот и проехали по прямой лишних пятьдесят километров.
16 августа в Южном произошла двойная трагедия: 17-летний Витя Ч. изнасиловал (или пытался изнасиловать, - как ни странно, до сих пор нет четкого представления) 7-летнего соседа Сережу, в тот же вечер Татьяна, мать Сережи, подожгла дом, в котором сгорела 47-летняя Роза, мать Вити и еще четверых детей, которых, слава Богу, в тот момент дома не было. Подожгла, подперев дверь поленом, убедившись, что Роза находится в доме. Заголовки уральских СМИ пестрят словами «вендетта» и «суд Линча», идет следствие, Витя в СИЗО. Татьяна - подозреваемая в умышленном убийстве, ей грозит от 6 до 15. Пять дней она отсидела в ИВС, потом отпустили под подписку о невыезде, как мать ребенка-инвалида, ранее не привлекавшуюся, не состоящую, имеющую положительные характеристики.
Чтобы нанять адвоката из района, продали единственную корову.
III.
Предупреждали: семейство того, употребляет. Таню, несколько одутловатую, с низким, хрипловатым голосом, выглядящую старше своих 37 лет, и впрямь можно по первости принять за пьющую, - но она показывает плотный извилистый шов под подбородком: несколько лет назад вырезали лимфоузлы и вставили какую-то пластинку в трахею, - оперировали в Магнитогорске, диагноза, правда, не помнит, сложное научное слово. «Судьи поначалу решили, что я такая же, как Роза, а потом разобрались», - говорит она. В доме нет особой зажиточности, зато есть воля к быту: гостей не ждали, но сияют чистые полы, на креслах свежие кружевные накидки. В гостиной серебрится новый плоский телевизор, в спальне, на веревках сушится добротное белье. Вижу, как трепетно возятся с младшим сыном, 4-летним Ильей (у него детский церебральный паралич) - чистенький, ухоженный, зацелованный мальчик в коляске. Нет, это явно не люмпенизированная семья, - и скорее выпивающая, чем пьющая. Сожитель Володя Попов оказывается вовсе даже мужем, отцом Сережи и Ильи, просто брак не зарегистрирован, а сожителем его впервые обозвали в милиции, - нехорошее слово, соглашаемся мы, неприятное.
А главное - Володя работает. Неизвестно, как и чем жила бы семья сейчас, если бы не тот же знаменитый Карсакбаев, один из самых уважаемых в области фермеров, поставщик кумыса в Москву. В город перебираться нет нужды - Володя зарабатывает (сообщил не без гордости) в среднем 22 тысячи, а можно сделать и до тридцатки, если что - можно взять взаймы, хозяин всегда входит в положение.
IV.
Соблазнительно рассуждать, какими медийными тропами пряные городские пороки проникают в самую что ни на есть южноуральскую глубинку, в кондовый хуторской уклад, и нет ли здесь, к примеру, растленного влияния Магнитогорска - города богатого, брутального и неуютного, он в 60 километрах от Южного. Однако нет, здесь не ветер, но почва: Витя Ч., конечно, никакой не педофил и не гомосексуалист, а всего лишь ранний алкоголик и деградант, - «вялый от водки, и скучный от водки, и от водки чувствующий себя подлецом» (Глеб Успенский); он совсем нехорош собой, как только может быть нехорош болезненный, отстающий в развитии (иные так и говорят - «да олигофрен!») сын сильно пьющей матери, которая «ни на одну пенсию детям даже плавки не купила». Отец Витька тоже пил, и в советские еще времена гостил в ЛТП, но худо-бедно держал семью, а несколько лет назад, обнаружив у себя обострение туберкулеза - обильно пошла горлом «черная кровь» (все повторяют про черную, черную кровь) - повесился на ремне, - и уже после этого Роза пошла во все тяжкие. Репутация у Витька - при всей деревенской снисходительности к разного рода асоциальностям - была самая мрачная: «Совсем плохой парень. Работать он, ишь, не может, а напиться, украсть, подраться - запросто!» «Вы бы видели, - брезгливо сказал прокурор Катков, - ему семнадцать, а выглядит за сорок». Все просто и грустно: девушки брезгуют, организм требует, в томный августовский день под рукой оказывается прелестный Сережа с длинными золотыми ресницами.
Мог бы оказаться и раньше - Витек в дом заходил запросто, и по праву близкого соседства, и по отдаленному родству: его старший брат - племянник Татьяны. Володя иногда брал его на работу - подсобить, помахать лопатой, Татьяна подкармливала, отдавала донашивать мужнины рубашки. «Да он был нормальный, - говорит Татьяна, - не идиот, безобидный», - и сама верит, надо же в первую очередь себе как-то объяснять, почему такой парень был своим в доме.
Они пили чай у двоюродной сестры - отмокали после дня рождения, Сережа оставался дома с Витьком. Курили на крыльце - «и вдруг меня как ожгло изнутри», говорит Татьяна, совсем непонятная, но острая тревога, она помчалась домой. Витек увидел ее в окно и торопливо вышел навстречу - в штанах, но со всем генитальным хозяйством навыпуск. «Ты что это? - закричала она. - Ты как это?» - «Я сикать хочу», - застенчиво сказал Витек и убежал.
Сережа плакал, ему было очень стыдно говорить, он долго мучился, прежде чем произнести это непроизносимое, но все-таки сказал: «Мама, меня Витя трахал». (Здесь Татьяна начинает всхлипывать, а Володя стискивает кулаки.)
Витька, конечно, отловили и били, потом догнали и снова били, «хотя, знаете, кого там бить? ведь сморчок, смотреть не на что!» - и как знать, чем бы все закончилось, если бы не подоспели из района милиция и скорая, вызванные Татьяной. Врачи бегло осмотрели Сережу и сказали явиться в райцентр на обследование, а милиция увезла Витька.
Но через несколько часов она вернулась - уже за Татьяной.
V.
Наревевшись, отрыдавшись, кое-как успокоив сына, Татьяна с сестрой пошли в магазин за поллитрой - «снять стресс».
И когда шли обратно мимо дома Ч-х, у окна стояла, покачиваясь, пьяненькая улыбающаяся Роза.
Сейчас Татьяна называет ее не по имени, а протокольным словом «сожженная». В окне стояла «сожженная» и кричала Татьяне: «Танька! Твой сын теперь пидарас! Его все будут в жопу е…ать!»
Ей было весело, смешно.
Так рассказывает Татьяна, и двоюродная сестра подтверждает: стояла в окне, глумилась, радовалась. (Это Роза-то, Роза, та самая, которую Татьяна, было дело, два раза «спасала от верной смерти, отхаживала - бегала искала самогонку, чтобы ей в рот залить»!)
Растерзать? Растерзать! Но дверь была заперта изнутри.
Татьяна принесла соломы, обложила дом по периметру - и подожгла. Роза все видела, она сто раз могла бы выбраться, - в доме, как рассказывают, несколько окон были без стекол, но она не сдвинулась; она могла бы выбраться и тогда, когда Татьяна ушла искать полено, чтобы подпереть им дверь. То ли боялась попасть в руки Татьяны, то ли просто плохо понимала, что происходит. Не металась она и в последние минуты жизни, на помощь не звала - обугленный труп пожарные нашли на диване, сидела ровно, аккуратно. (Уже когда дом полыхал, односельчанка, свидетельница Лысикова, отпихнула полено и попыталась открыть дверь - но она по-прежнему была заперта изнутри.)
Теперь что же: Татьяна, плача, говорит, что убивать не хотела, а хотела попугать, - «от сердца говорю: не хотела!» - ну и чтобы она заткнулась, наконец, чтобы замолчала; говорит также, что представляла себе, собирая сено для поджога, как Сережа будет ходить в школу мимо этого дома, а неуязвимая Роза вот так же встанет у окна и начнет кричать ему, маленькому, про жопу и пидараса, - и что не будет на нее никакой управы, и не будет спасения. «А бревно, - говорит она, - я положила, чтобы оно горело, я не подпирала эту дверь-то, не подпирала я ее!» - говорит и, похоже, сама верит, что полено - горючее не хуже бензина.