Страница 8 из 49
- Во время революции часто употреблялось выражение «буржуазные классы». А какое значение имело слово «буржуй» для простых людей, тех, которые употребляли его?
- Очень интересный вопрос. Сейчас большинство историков, когда говорят о буржуазии и пролетариате, то слова буржуазия, буржуи понимают как более состоятельный имущественно класс людей на нашей родине. Это совершенно неправильно. Конечно, состоятельные люди причислялись массами к буржуям, но не только состоятельные люди. Все, что стояло интеллектуально выше широких масс населения, все, что было интеллигентного, все это были буржуи. Таким образом, я, например, сын неимущего слесаря, я тоже попал в категорию буржуев только потому, что я был интеллигентнее, я выше стоял по развитию, чем широкие солдатские массы.
- А какие настроения были среди ваших товарищей, сверстников? Вы говорили о политике, интересовались ей?
- Очень мало говорили. Среди реалистов никаких революционных течений не было. Ведь в то время, до Первой мировой войны, Россия цвела. Я ведь окончил реальное училище в 1915 году.
- А встречалась ли вам в то время какая-то подпольная революционная литература, и приходилось ли вам ее читать?
- Аркадий Петрович мне говорил, что он ее видел и читал, а я о ней слышал, но самому читать не приходилось. Может быть, потому, что возить на Дальний Восток было далеко, и литература, приходившая из-за границы, не доходила до нас или, если доходила, то в единичных экземплярах. Но мне вспоминается театр того времени, именно одна сатирическая пьеса, забыл имя ее автора, под названием «Черные вороны». Это было приблизительно в 1910 - 1912 году. Я расскажу об одной маленькой картинке из этой пьесы, которая запечатлелась в моей памяти на всю жизнь и по которой можно судить обо всей пьесе. Кутеж в женском монастыре. За столом сидят монашки во главе с игуменьей и бородатые лица в рясах. Игуменья, поднося большую рюмку с водкой ко рту, восклицает: «Берегись, утроба, Сатана идет!» И вот эта пьеса шла в Москве 47 раз, в Хабаровске была поставлена 13 раз. Помню, что все, даже самые либеральные газеты, за очень маленьким исключением, отнеслись с возмущением не к монастырям, как рассчитывал, вероятно, автор, а к пьесе. И она была запрещена к дальнейшей постановке по настоянию общественности. Но хотя общественность и была возмущена, а все же в психологии у людей остался какой-то след сомнения, особенно большое впечатление осталось у народных масс, и такие вот пьесы явились психологической подготовкой к восприятию идей большевизма, проповедовавшего отрицание существования Бога.
В 1914 году, когда я пришел в седьмой класс реального училища, мы с мамой решили поехать на Дон к родственникам. У нас там было около 15 человек двоюродных братьев и сестер. Живя там, газет мы почти не читали, а если и читали, то с большим запозданием. Я проводил время так, как проводят люди на отпусках. Однажды утром, часов в восемь, сидим на крылечке (на Дону так называются веранды), пьем чай. Вдруг едет верховой казак по улице, а на пике у него красный флажок. Мой дядя подскочил на стуле - война! И этот казак останавливается против нашего дома, вынимает бумажку и по ней громко читает: «Казаки таких-то годов призыва запаса (перечислил два или три года) должны быть сегодня (а это было время уборки хлеба) у станичного управления в полном снаряжении и обмундировании на лошадях». И вот такие гонцы поехали по полям, где была уборка хлеба. И я увидел удивительную картину. Несмотря на то, что была уборка хлеба, к вечеру у станичного управления собралось около 400 человек, обмундированных, в полном снаряжении и на боевых лошадях.
Национальный подъем был страшный! Редкое явление. Обыкновенно казаки когда уезжали на войну, поднимался страшный рев, а тут бабьего рева я не видел. Были слезы, было горе, но все провожали с охотой своих мужей на защиту от поганого немца, который на нас напал. А что меня больше всего поразило, это та быстрота, с которой казаки собрались в полном вооружении и снаряжении.
Окончил я 7 класс реального училища в 1915 году в Хабаровске (после начала войны я вернулся в Хабаровск) и решил поступить в московский Петровско-Разумовский сельскохозяйственный институт. Когда я приехал на конкурсный экзамен, то с удивлением прочитал свою фамилию на 14 месте в качестве принятого в институт по конкурсу аттестатов.
Весной 1916 года был издан Высочайший указ о призыве студентов 1 курса, родившихся в 1895 году, на военную службу.
Мой институт попал в эту группу, и нас послали в Иркутск, во Вторую школу прапорщиков, которая стала называться студенческой. Окончил я ее 22 августа 1916 года, учился я 4 месяца, потому что это были ускоренные курсы. Наши студенческие школы были с правами военных училищ, и мы имели потом производство так же, как и окончившие военное училище.
По окончании школы я попал в Томск, в 32-й Сибирский стрелковый запасный полк, вместе с братом. Брат, хотя и не подлежал первому призыву, пошел добровольно, чтобы быть вместе со мной. В Томске я был до середины февраля 1917 года. В это время офицеров, окончивших студенческие школы прапорщиков, было решено послать в Ораниенбаум, в офицерскую стрелковую школу, для прохождения пулеметного курса. Мы и попали туда с братом.
Ехали мы в поезде, где сидели только одни офицеры, и вели разговоры о надвигающейся революции. Не забуду красивое сравнение одного подпоручика-артиллериста. Он сказал так: «Сейчас Россию можно уподобить кораблю в бушующем море с расхлябанной машиной». Вот видите, как эти слухи укоренились во всех слоях русского народа, что у этого корабля была расхлябанная машина! «И теперь перед нами дилемма: сменить машину - корабль может погибнуть в бушующем море. Не сменить - дотянет ли он до берега?». После его слов у меня на сердце стало тяжело. И как будто бы в продолжение этого разговора на ближайшей же станции входит комендант станции, какой-то поручик, и объявляет: «Господа офицеры, в Петрограде бунт. Я не советую вам туда ехать». Несколько офицеров вышли на этой станции, а мы, конечно, поняли, что это не просто бунт, а революция. И мы подумали, что же мы, офицеры, какие мы враги революции, что нам грозит? Да ничего. Поедем, посмотрим на эту революцию.
Приехали в ночь с 28 февраля на 1 марта 1917 года на Николаевский вокзал. Было около 12 часов ночи. Сразу же в вагон ворвались солдаты с красными бантами на груди. Первому офицеру, которого они увидели, солдат приставил штык к груди и заявил: «Господа офицерА, ваше оружие!» Спорить тут не приходилось. Но были догадливые - предварительно попрятали наши револьверы далеко в чемоданы. А шашки пришлось отдать. Выходим на вокзал, освещения нет. Входим в буфет первого класса - буфет разбит. На столиках сидят товарищи солдаты, революционеры. Нас было человек около тридцати с поезда, доехавших до Петрограда. Мы столпились: что же нам делать? До трех утра мы так простояли там. В это время входят к нам студенты, человека четыре, и две курсистки. И начали с нами разговаривать. Выясняется, что мы бывшие студенты.
- Так пойдемте мы вас угостим хоть шоколадом.
- А далеко это?
- Да нет, тут, на Баклановском, рядом.
Пошли мы на Баклановский. Дом барачного типа. Входим туда. Там столы, прекрасный шоколад нам дали с хорошими булочками, с бутербродами. Мы подкрепились, поблагодарили студентов. Это были организаторы такого питательного пункта для революционеров. Потом вернулись обратно. И вот, когда мы шли обратно, уже светало, и я увидел у памятника Александру Третьему останки человека, убитого и еще не убранного. И лужа крови под ним. Поэтому, когда говорили, что произошла «великая бескровная», у меня в памяти всегда являлись эти останки человека, убитого около памятника Александру Третьему на Николаевской площади в Петрограде.
- Когда вы ехали из Томска в Петроград, вы проехали одну треть территории России. Какие у вас остались воспоминания об экономическом положении, был ли недостаток хлеба?
- В провинции никаких недостатков не было. Напротив, было пресыщение. Почему? Потому что во время войны транспорт был занят перевозкой или военных частей, или вооружения. Мы же получали винтовки из Японии. Япония по русскому заказу доставила нам очень большое количество винтовок. А так как был у нас только один великий сибирский путь, одноколейный, то, конечно, железные дороги были заняты этими военными перевозками. Продовольствие перевозилось в последнюю очередь. Может быть, из-за такой плохой организации в Петрограде был недостаток продовольствия.