Страница 33 из 46
Потом, много лет спустя, я узнала, что один из сыновей Емельяновой сидел вместе с моим отцом. Мы с ним долго переписывались, он рассказывал мне об отце.
Маму взяли через полтора года, 1 июля 1936 года. К тому времени ее уже исключили из партии, уволили с работы - она была ученым секретарем Малой советской энциклопедии. Когда ее арестовывали, нас никого дома не было. Я была на даче, сестра моя была в гостях у тети. Дома осталась только бабушка, с ней во время ареста мамы приключился удар.
Маму и других арестованных, полторы тысячи человек, привезли на Карельский полуостров. Раздели. Раздетые, безоружные люди!… Их расстреляли… Я ведь только пять лет назад узнала, где мать похоронена. Как только меня после смерти Сталина выпустили - сначала это была еще амнистия, а не реабилитация - я сразу же начала искать родителей, пыталась выяснить, что с ними случилось, как они. Но вот это захоронение в Сандармохе - его ленинградский «Мемориал» только пять лет назад обнаружил. Там моя мать и лежит. И подруга ее, Нина Делибаш. Ее мужа арестовали, и она у нас жила, на Тверской. Ее вместе с мамой расстреляли.
Получается так, что всех связных Ленина посадили, всех, кто помогал ему в 1917 году. Спаслась только Фофанова. А знаете как? Когда начали всех арестовывать, она бросила партбилет, бросила паспорт и уехала в никуда. Вот так и спасалась от ареста. Рахья еще не сидел, его раньше убили. Зато жена его, Лидия Петровна Парвяйнен, сидела. Я с ней тоже потом переписывалась.
А меня арестовали в 20 лет, я только школу окончила, пыталась высшее образование получить. Меня отовсюду выгоняли как дочь врагов народа. Из ГИТИСа выгнали, из ВГИКа выгнали. Я же искусствоведом мечтала быть.
Из нашей школы вообще многих арестовали. Со мной в одном классе учился Юра Каменев, его расстреляли из-за отца. Мы все после школы продолжали общаться, а нас вызывали по очереди, хотели сделать осведомителями. И меня вербовали, и других девчонок. А в итоге стукачом оказался мальчишка, Оська. Он как-то говорит: «Девчонки, что ж это такое у нас делается?» А я, дура, ему и отвечаю: «Правда, мы же мировую революцию делать собрались, а сами большевиков сажаем». Он, конечно, сразу донес.
Да меня все равно бы посадили, повод бы нашелся. Я так мечтала, что меня в ссылку отправят. Ссылку я знала, мы же в 1927 году, после разгрома оппозиции, вместе с папой в ссылке были, в Минусинске. Страшное место эта Восточная Сибирь. Но в ссылке можно было хотя бы работать. Куда там! Поедешь в ИТЛ. Я спрашиваю: «А что такое ИТЛ?» - «Исправительно-трудовой лагерь». - «А в чем меня исправлять-то? И вообще, мне экзамены сдавать через месяц». - «Поговори нам тут еще! Там и сдашь». Сдала, как же… Хорошо, что живая осталась. Меня в 24 года сактировали из лагеря, у меня ноги отказывали. А потом я уже только в тридцать лет опять в институт поступила, все тряслась, что меня выгонят, а я уже беременная была. Не закончу институт, чем ребенка кормить?
Вот так тогда разбирались с оппозицией, с ленинскими соратниками. Я не знаю сейчас, как относиться к революции, к тому, что делали наши родители. Наверное, это все было ужасной, страшной утопией. Но у них хотя бы были свои воззрения, которые они не боялись отстаивать до последнего. А в наше время какая оппозиция? Хотя есть, конечно, и сейчас неплохие люди. Я вот лимоновцев, мальчишек и девчонок, люблю. Они хоть что-то делают, не боятся. Я к ним отношусь очень положительно. А народ у нас запуганный и несчастный.
Записала Мария Бахарева
Олег Кашин
Человек-небоскреб
История создателя Ленинианы
I.
Издаваемые в нынешней России собрания сочинений когда-то популярных, а теперь забытых советских писателей можно не читать: просто посмотреть на выходные данные, на предисловие - и все про этого автора понять.
Например: тираж триста экземпляров, шрифт «таймс», переплет с золотым тиснением, которое облезло уже на пути из типографии, предисловие Феликса Кузнецова или, скажем, Валерия Ганичева. Все понятно: «бондаревский» Союз писателей в конце восьмидесятых, творческие вечера газеты «День» в начале девяностых, сейчас - раз в полгода полосная публикация в газете «День литературы», честная бедность, старость на даче и сдаваемая квартира у метро «Аэропорт». Скорее всего, успешные дети, время от времени помогающие деньгами. К юбилею - фотография на второй обложке «Нашего современника», если за эти годы не рассорился с Куняевым.
Или - увесистый однотомник с предисловием гендиректора какого-нибудь АО «Кемеровокоммунхозмеханизация» (или, что тоже часто бывает, губернатора той области, в которой затерялась родная деревня писателя) и на титуле совместная фотография с ним, красномордым дядькой в плохо сидящем пиджаке. Здесь тоже гадать нечего: среди миллионов прошлых поклонников нашелся один романтик с деньгами - не очень, может быть, большими, но на однотомник и поездки по регионам хватает. Очень трогательно.
И так далее.
Бывают, конечно, и совсем экстремальные случаи - недавно в магазинах появился трехтомник старого советского писателя даже не второго (в лучшем случае - четвертого) эшелона. Но все объяснимо: сын писателя вырос и стал вице-премьером. В таких ситуациях чистой дедукции не хватает, приходится ориентироваться на фамилию.
II.
А теперь представьте вот такой пятитомник. Выглядит вполне по-западному, книжечки в мягких обложках. Тщательно откомментированные тексты (при том, что речь в произведениях в основном идет о Ленине и его соратниках!), много фотографий, факсимиле писем, статьи, интервью, и вся эта красота еще сложена в нарядную подарочную коробочку. Окончательно добивает надпись на титульном листе - собрание сочинений издала турецкая строительная компания «Энка», хотя - ну какое дело туркам, застроившим небоскребами пол-Москвы, до старых пьес о Ленине?
III.
Загадывать загадки дальше, думаю, нет смысла. Автор пятитомника - президент и председатель Совета директоров ЗАО «Москва - Красные холмы» (видная издалека высотка «Свиссотеля», Дом музыки и несколько элитных жилых башен), 75-летний Михаил Шатров, написавший тридцать пьес о Ленине и об отношениях между вождями большевиков в первые годы советской власти.
- Был первый съезд Союза театральных деятелей, бывшего ВТО, 1986 год. Я выступил и говорю: нужно построить в Москве большой театральный центр. Олег Ефремов отвечает: какое строительство, у нас денег на скрепки нет, но если ты так хочешь, сам этим и занимайся. И я занялся, и занимаюсь до сих пор - без права распоряжения финансами. У меня представительские, лоббистские функции. Идея за эти годы немного изменилась, двадцать лет назад я видел этот комплекс совсем другим, но главное - мы его построили. Скоро сдаем последний, седьмой корпус. Я хотел сделать там центр детского творчества, но будут офисы.
О бизнесе мы с Шатровым заговорили после того, как он заметил, что пока существует нынешний разрыв между бедными и богатыми, идеи Ленина будут востребованными.
- Я впервые за 15 лет побывал на Рублевке, это же ужас: заборы, бойницы, колючая проволока. Знают, что придется обороняться.
Я сказал, что странно слышать такое от богатого человека, Шатров замахал руками и поклялся, что двадцать лет назад он был гораздо более обеспечен, чем теперь.
Квартира в Доме на набережной действительно из тех времен. Когда-то в этом доме в квартире № 18 жил председатель Совнаркома Алексей Рыков, муж родной тетки (сестры отца) драматурга. Шатров получил квартиру на Серафимовича, 2 (другую, не рыковскую) от министра культуры СССР Петра Демичева спустя сорок лет после казни Рыкова. Демичев тогда предложил несколько квартир на выбор, и Шатров, посовещавшись с близкими, поехал в Дом на набережной, рассудив, что семью Рыкова выселили оттуда несправедливо и вернуться - значит справедливость восстановить.